Konig Karl nennt seinen Erben..
Мгновение висела ошеломленная тишина. А потом капитан уперся кулаком в бедро и расхохотался. До слез, оглушительно. И остальные, точно по команде, ожили, заерзали, загалдели.
На скулах девицы проступили красные пятна, рот растянулся, и лицо сразу стало уродливым.
— Ты всегда меня брала пением, — сказал Агильберт. — И как это у солдатской подстилки может быть такой дивный голос?
— А может, дьявол ее телом владеет? — спросила Эркенбальда, наклоняясь через стол. — Если беса изгнать, она тут же и падет мертвая. Не дано человеку петь так сладостно.
— Дано, — сказал Иеронимус из своего угла.
Эркенбальда метнула на него взгляд.
— Тебе почем знать?
Иеронимус пожал плечами.
— Знаю и все.
— Ты могла бы зарабатывать на жизнь пением, — сказала Эркенбальда, обернувшись к черноволосой.
— Тогда платите! — пьяно крикнула Хильдегунда. — Платите за мой голос, вы!..
— Возьми, — забавляясь, сказал капитан и пустил по столу монету. Женщина прихлопнула монету ладонью, сунула в кошель, спрятанный под юбками, мелькнула на мгновение ослепительными белыми ногами.
— Дурак ты, Агильберт, — равнодушно отозвалась она, одергивая на себе платье. — Вот соберу себе приданое и выйду замуж.
Хохот грянул со всех сторон. Громче всех смеялись женщины. Одна из деревенских поперхнулась и кашляла, покуда Шальк не огрел ее по спине кулаком.
Хильдегунда покраснела еще гуще, упрямо нагнула голову.
— А что вы думали? — повторила она. — Не век же мне с такими, как вы, путаться.
— Блядей замуж не берут, — выкрикнул Шальк.
Женщина повернулась к нему.
— Я не всегда буду блядью.
— Милая, — раздельно проговорил капитан, — не все быльем порастает.
— А вот и нет, — запальчиво сказала женщина. — Я знаю способ. Мне тетка говорила.
— Зашьешь ты свою дырку, что ли? — спросил Радульф.
— Можно вернуть девственность, если… — начала женщина и запнулась, чувствуя, что все глаза обратились к ней.
Шальк уже не смеялся — тихо всхлипывал.
— Говори, — приказал капитан.
— Трудно вымолвить, — призналась Хильдегунда, багровая, как свекла.
— Делать не стыдно, а говорить боишься?
— Так говорить — не делать… Нужно… переспать с монахом.
Сказала — и страх охватил ее.
В трактире стало тихо. И в этой тишине слышно было, как под столом храпит кто-то из солдат, упившись насмерть.
Рыжий капитан внимательно поглядел на женщину, медленно растянул губы в нехорошей улыбке.
— Хорошо, Хильдегунда. Я отдам тебе кошелек, тут шестьдесят гульденов, все мои сбережения… — Он снял с пояса увесистую мошну, вытряхнул на стол. Несколько монет упало на пол, и рыжий пренебрежительно толкнул их ногой. — Все будет твоим, забирай хоть сейчас.
Темные глаза женщины вспыхнули, в них загорелся золотистый свет. Она встала. Глубоко вздохнула. От ее дыхания колыхнулся огонек свечи. Обошла стол, наклонилась над деньгами, провела по ним кончиками пальцев.
Капитан накрыл ее руку своей широкой ладонью.
— Но сначала верни себе невинность, — сказал он.
— Ты обещаешь? — И вскинула глаза.
— Да. Если ты действительно переспишь со служителем божьим.
Капитан повернулся к Иеронимусу, которого все это время демонстративно не замечал, и впервые за вечер посмотрел ему в глаза.
— Наш капеллан тебе подойдет?
Женщина наконец решилась взглянуть на монаха.
— Да… если у него есть все, что у других мужчин.
— Вы ведь не откажете бедной девушке, святой отец? — чрезвычайно вежливо спросил капитан у монаха. И надвинувшись всем своим внушительным телом, прибавил угрожающе: — Тебе ведь еще не оторвали яйца, святоша?
— Не оторвали, — сказал Иеронимус, еле заметно улыбнувшись.
— Ну так сделай любезность Хильдегунде. Посмотри, какая она славная да хорошенькая. И безотказная, можешь поверить.
Капитан взял женщину за плечо и сильно дернул за ворот платья, открывая маленькие острые груди. Иеронимус протянул руку и коснулся их ладонью — осторожно, как будто боялся уколоться.
Агильберт следил за ним, едва не облизываясь.
— Сколько на тебя гляжу, святой отец, столько удивляюсь, — заметил он. — Впервые встречаю такого монаха.
— Мне нравится твоя подружка, — сказал монах. — Она благочестива и набожна. Почему бы не помочь ей ступить на путь добродетели?
Все присутствующие снова захохотали, но Агильберт заметил, что Иеронимус говорит вполне серьезно, и потому даже не улыбнулся.
Монах неторопливо снял рясу и остался в чем мать родила. Оказался он крепкого тяжеловесного сложения, с намечающимся брюшком.
Капитан смерил его взглядом с ног до головы, одобрительно хмыкнул и сдернул с девицы юбку одним быстрым движением.
Женщина тихо ахнула, прикрылась рукой.
— Что… прямо здесь? — спросила она в ужасе.
— Почему бы нет? Я должен видеть, что святой отец выебал тебя по всем правилам. Нет ничего проще, чем поболтать наедине, а потом сказать, что дело сделано. За что я отдаю денежки? За то, чтобы ты почитала «отче наш» в компании отца Иеронимуса? Нет, пусть уж все по-честному.
Остальные одобрительно загудели.
— Но… увидят, — пролепетала Хильдегунда.
Капитан рассмеялся.
— Когда ты валишься на солому со мной или с кем-нибудь из моих молодцов, бог все равно видит тебя, куда бы ты ни скрылась, — сказал он назидательно, точно цитируя проповедь. — Так какая разница, увидят ли тебя при этом люди?
С этими словами он подхватил Хильдегунду на руки и уложил на стол, голой спиной в пенные пивные лужи.
Женщина уставилась в низкий потолок, неподвижная, как доска. Живот ввалился так, точно приклеился к спине, подбородок и груди выставились наверх.
На мгновение Иеронимусу показалось, что сейчас пирующие солдаты начнут откусывать от нее по кусочку, но тут Агильберт подтолкнул его к девушке.
— В пизде зубы не растут, — сказал он, — не бойся, отец Иеронимус.
Монах встал ногами на скамью, перебрался на стол. Постоял на коленях над распростертой женщиной, вздохнул и осторожно лег на нее. Она была холодной и очень костлявой.
В трактире загремели пивные кружки. В такт орали солдаты:
Eins, zwei — Plunderei
Когда они в пятый раз дошли до:
Sieben, acht — gute Nacht… — женщина глубоко вздохнула и обняла монаха за шею. Иеронимус поцеловал ее в лоб, как ни в чем не бывало встал. Обтерся. От пива отказался. Невозмутимо нагнулся за своей одеждой.
— Доброй ночи, — сказал он собутыльникам и вышел за дверь под рев поздравлений.
Женщина села на столе, подгребла под голое бедро деньги, плюнула в сторону Агильберта.
