— И больше ты ее не видел?
— Я - нет. Да и другие ее редко видят. У нас тут вообще кошек мало. Ну, встречал ее еще кто-то. А был тут такой персонаж, Сашка-сумасшедший, — так он бегал по деревне и всех уверял, что эта кошка — его сестра и что она — ведьма. Ну, в это никто вообще не верит. Кошку считают, естественно, за кошку, только что странную.
— А Сашка — это что?
— Да его сейчас нету. В психушке, наверное. По крайней мере, давно я его не видел. Он тоже не коренной житель. Приехал сюда лет восемь назад, тоже дом построил. Жил да жил. Один. Без всякой сестры. Хотя — родня у него какая-то в городе была, он вечно туда овощи возил. — Может, и сестра… — ну вот. А чокнулся в позапрошлом году. — Вот, кстати, единственный и вправду странный случай с деревенскими. Если, конечно, не сочиняет. — Знаешь, как чокнулся?
— ?..
— Шел от станции домой, и встретился ему конь. Черный. И как-то этот конь себя так повел, что Сашка начал его преследовать. — Гонялся он за ним, гонялся. А тот вроде бы и не убегает особо, но и к себе близко не подпускает. Сашка злится. И, главное, у коня ноги связаны были. Стреноженный. Иначе, конечно, Сашка бы за ним нипочем не побежал. А так — надежда поймать была. Где он его гонял — не помнит. Только помнит, они до той рощи (Петр махнул рукой на видневшуюся вдали, за станцией, за долгим кукурузным полем, рощицу) добрались. Там полянка есть, из нее только один выход. Вот Сашка исхитрился, и на эту поляну коня и направил. — Думает, вот и все. Дорогу коню загородил. — Тогда конь обернулся к нему и спросил:
— Ну что, догнал?..
Это Сашка потом на бумаге написал, когда к нему приставали, — что да как. Он онемел, с полгода не разговаривал. А когда опять заговорил, сразу поняли, что он свихнулся.
— Да-а…
— Но больше этого коня здесь никогда не было; да и раньше никогда. Потому легенда не развилась.
— Я тоже вчера кошку вашу видел.
— Да ну?
— Ночью.
И я рассказал Петру кусок вчерашней истории, благоразумно опустив ее начало. Остановился я на том, что вляпался в ил (во время рассказа я по привычке засунул руку в карман и нащупал там вчерашние находки, о которых, честно говоря, начисто забыл. И то, что я вспомнил о них, почему-то удержало меня от подробного рассказа о дальнейших ночных чудесах. Рассказал я только о погоне по пустырю и закончил тем, что потерял туфель, выдергивая ногу из ила).
— Да-а… — сказал Петр, когда я закончил. — Странная история. Ты только жене ее не рассказывай.
— А что?
— Поверит.
— А ты что?
— Не знаю. Как ты понимаешь, в твоей истории есть какие-то сомнительные нотки. Потому не знаю, что тебе ответить. Если хочешь, можем тебе в доме постелить.
— Да ну, — возмутился я, — что за чушь!
— Ну, мало ли. Нервы все-таки… Ладно, если что померещится опять, или просто не понравится, — заходи в дом и растолкай меня. Тогда в доме устроим.
Так мы и простились. Петр отправился в дом. Потом вышел еще раз, с женой, занес мне во флигель баллон пива и тарелку раков.
— Чтоб не скучно было…
Ира немного подмела во флигеле и, пожелав мне спокойной ночи, они вышли. Показалось, что она мне, выходя, чуть заметно подмигнула. Это меня, естественно, окрылило, и я исполнился всяческих надежд на будущее.
А пока — сидел на кровати. Во флигеле не было люстры, был уютный ночник у изголовья. Я разглядывал вчерашние находки, и опять перебирал в памяти прошлый вечер. И бусинка, и монетка были такими, словно их забросили сюда из какого-то чудесного мира… Или, по крайней мере, из неизвестного совсем времени… мне казалось, что им многие сотни лет… даже скорее — многие тысячи…
— Между прочим, — взглянул на меня Сергей Сергеевич, — я интересовался народами, жившими когда-либо на этих землях. Культурой. Известно, конечно, весьма немного, но из того, что известно, все далеко уступает моим находкам. — Настолько разительное отличие в уровне… как, например, между пулеметом и детской рогаткой. — Впрочем, это неудачно сказал, но уж верно — куда этим культурам до моих штучек!
…Монетка была золотая, но, видимо, с какой-то примесью. Помните, я говорил, что она светилась во тьме? — Я выключил свет, чтобы проверить воспоминание. — Она светилась. Как и вчера. И бусина тоже…
Не знаю, что мне больше нравилось: монета или бусина. Монета была странно расписана. На гербовой стороне в верхней части расположены были шесть звездочек. В правильном порядке. Мне почему-то вспомнилась эмблема атома. И верно, — если по этим точкам-звездочкам построить шесть эллипсов, то как раз атом и выйдет. В нижней части в монете была просверлена крохотная сквозная дырочка, и прямо из нее поднимались, расходясь, две прямые линии. Словно два луча, встающие неизвестно откуда, из какой-то бездны. У обода монета была испещрена значками непонятного письма. Мне тогда же показалось… кстати, я все время говорю «показалось», а надо бы говорить что-то вроде «узналось»… если б я мог узнать то, что знать невозможно. — Итак, мне тогда же показалось, что этому письму больше нету аналогов. — Значки того же письма, но другие, были и с обратной стороны; на этой стороне был изображен — по грудь — человек. Конечно, в таком маленьком изображении мало что разберешь, — но, глядя на него, я почему-то подумал, что этот человек весьма смахивает на моего дядюшку. — Да, если угодно, было некоторое сходство и со мной самим; но с дядюшкой больше. Впрочем, это неважно, хотя и забавно.
Бусину я вчера рассмотрел лучше, чем монету. Но и сегодня глядел на нее с удовольствием. Хотя — к удовольствию примешивалось какое-то томление, даже чувство некоторой опасности (все вспоминал вчерашнее приключение). — Сработана она была, конечно, изумительно. Лепесток темного пламени, казалось, легко трепетал и колебался, словно бы плавал внутри. Возможно, только оболочка бусины была твердой, а внутри запаяна какая-то жидкость. Но об этом мы не узнаем.
— Мы пробовали ее разбить, — сообщил мне Сергей Сергеевич, отвлекаясь. — Молотком. Не получилось.
— Зачем?
— Из любопытства. Человек любопытен. Или — из глупости. Что одно и то же…
— А вдруг бы разбили?
— Конечно, жалко было бы потом. Но мне сразу показалось, что у нас ничего не выйдет.
— А где же она сейчас?
— Дядюшка мой выпросил. На время. Очень уж она ему приглянулась. Так что — у него. Но я отвлекаюсь.
…Итак, я держал бусину и монету на ладони. Они были прекрасны, хотя, как я уже говорил, к удовольствию от обладания столь чудными штучками примешивалось чувство безотчетной тревоги. — Казалось, я должен чего-то бояться. Казалось, я должен что-то вспомнить, — то, чего никогда не знал. Казалось, я должен уметь делать что-то, чего никогда в жизни не делал. Больше того, — такое, чего не делал ни один человек. Это «казалось» очень походило на требование, на требовательный призыв. Голова моя заныла от напряжения. В лицо повеял ветерок, и почудилось, что он пронес запах каких-то давних времен, неизвестных мест… Ночь сгустилась и словно бы источала тревожные, недобрые ароматы. Где-то очень вдалеке, — казалось, изнутри меня, — услышалось, как дрожит земля и колышется на ветру густая ночная трава. Ржали лошади. Доносились крики неизвестных зверей, жуткий хохот ночной птицы. И еще какие-то разные звуки. Голоса. Глухое, монотонное гудение… непонятные речи…
