– Но…
Изя молчал.
– А она готова? – поинтересовалась Шошана. – Или врачи придумали что-нибудь новенькое?
– Тридцать дней иммуносупрессивной подготовки – и можно пересаживать оба глаза. Я вчера поговорил с Диком после заседания Совета по здоровью. Завтра можно будет пойти и выбрать пару.
– Выбирать глаза? – переспросил Hoax. – Жутики какие!
– А что… а что, если я не захочу? – спросила Эстер.
– Не захочешь? Не захочешь видеть?
Эстер отвела взгляд. Шошана молчала.
– Тогда ты подчинишься страху. Это естественно, но недостойно тебя. И ты всего лишь отнимешь у себя самой несколько недель или месяцев ясного зрения.
– Но я уже совершеннолетняя. Я могу выбирать сама.
– Можешь и выберешь. И ты сделаешь разумный выбор. Я уверен в тебе, дочка. Докажи мне, что я уверен не зря.
Иммуносупрессивная подготовка оказалась едва ли не хуже деконтаминации. Бывали дни, когда Эстер ничего, кроме машин и трубок, не видела. Бывали, однако, и такие, когда она чувствовала себя почти человеком и радовалась, когда скуку разгоняли визиты Ноаха.
– Эй, – сказал он, – ты слышала про старуху? Ее все в Городском видели. Началось с того, что закричал ребенок, потом его мать увидела, а потом вообще все. Говорят, она такая сморщенная, старенькая, вроде как азиатка, знаешь, с раскосыми глазами, как у Юкио и Фреда, но скрюченная, и ноги у нее кривые. Она ходит там и вроде бы собирает мусор с палубы, только никакого мусора там нет, и складывает в мешок. Если к ней подойти, она пропадает. И еще у нее во рту ни единого зуба нет!
– А обожженная еще ходит?
– Ну, во Флориде заседал какой-то женский комитет, и тут за столом появляются еще трое, и все черные. Поглядели и пропали.
– О-о, – выдавила Эстер.
– Папа назначил себя в Аварийный комитет, там все больше психологи. Разрабатывают теорию массовых галлюцинаций, сенсорных деприваций и все такое. Он тебе сам все расскажет.
– Да, уж он расскажет.
– А, Эся…
– Эся-меся.
– Они уже… то есть я хочу сказать… ты уже…
– Да, – ответила она. – Вначале вынимают старые. Потом ставят новые. Потом соединяют нервы.
– Ой!
– Вот-вот.
– А тебе правда придется выбирать…
– Нет. Врачи мне найдут наиболее совместимые генетически. Уже подобрали пару отличных еврейских глаз.
– Что, точно?
– Да нет, шучу. Не знаю.
– Хорошо станет, когда ты будешь ясно видеть, – проговорил Hoax, и впервые Эстер услыхала в его голосе хрипотцу, как у гобоя, первый надлом.
– Слушай, у тебя есть запись «Сатьяграхи»? Я хочу послушать.
Оба, и брат и сестра, разделяли страсть к опере двадцатого века.
– Не вижу в этом игры ума, – заявил Hoax голосом отца. – Полное безмыслие.
– Ага, – согласилась Эстер. – И все на санскрите.
Hoax включил запись с последнего акта. Они вслушивались в высокий и чистый голос тенора, выпевающий летящие ноты – все выше, выше, как горные пики над облаками.
– Есть повод для оптимизма, – сказал врач.
– Что вы хотите сказать? – поинтересовалась Шошана.
– Что они ничего не гарантируют, Шо, – пояснил Изя.
– Почему?! Обещали, что это простая операция!..
– В обычном случае…
– А такие бывают?
– Да, – отрезал доктор. – Этот случай необычен. Операция прошла идеально. Подготовка – тоже. Но реакция пациентки позволяет предположить возможность – маловероятную, но все же – частичного или полного отторжения.
– Слепоты.
– Шо, ты знаешь, даже если она отторгнет эти трасплантаты, можно попробовать снова.
– Вообще-то электронные импланты могут оказаться функциональнее. Сохраняются зрительная функция и ориентация в пространстве. А для периодов бездействия зрения есть съемные сонары.
– Так что у нас есть поводы для оптимизма, – прошептала Шошана.
– Осторожного оптимизма, – уточнил доктор.
– Я позволила тебе сделать это, – сказала Шошана. – Позволила, а могла остановить.
Она выдернула руку и свернула в поперечный коридор.
Изе пора было в доки, давно пора, но, вместо того чтобы двинуться от Центра здоровья прямо вниз, он направился к самой дальней лифтовой шахте, через весь Городской ландшафт. Ему нужно было побыть одному, подумать. Одну даже операцию Эстер тяжело было перенести, а еще эта массовая истерия, и если Шошана теперь бросит его… Изе мучительно, страстно хотелось побыть в одиночестве. Не сидеть с Эстер, не говорить с докторами, не спорить с Шошаной, не идти на заседание комитета, не выслушивать, как истерики пересказывают свои галлюцинации, – только побыть в одиночестве, перед терминалом ЭМ, ночью, в покое.
– Только глянь, – произнес высокий мужчина, Лакснесс из ЭВАК, остановившись рядом с Изей и вглядываясь во что-то. – Что будет дальше? Как по-твоему, Розе, что творится?
Изя проследил за направлением его взгляда. Мальчишка переходил коридор-улицу от одного кирпично-каменного фасада к другому.
– Мальчишка?
– Да, господи, посмотри на них.
Ребенок уже ушел, а Лакснесс все смотрел, по временам сглатывая, точно его тошнило.
– Мортен, он ушел.
– Должно быть, это из районов голода, – отозвался Лакснесс, не меняясь в лице. – Знаешь, в первые пару раз я думал, что это голографические проекции. Решил, что это кто-то вытворяет, – знаешь, может, у связистов крыша поехала или еще что.
– Мы исследовали эту возможность, – заметил Изя.
– Ты на их руки глянь. Господи!
– Мортен, там никого нет.
Лакснесс глянул на него:
– Ты ослеп?
– Там никого нет.
Лакснесс смотрел на него, точно сам Изя был галлюцинацией.
– Теперь мне кажется, что это наша вина, – сказал он, переводя взгляд на то, что мерещилось ему посреди площади. – Но что нам делать? Не знаю.
Внезапно он шагнул вперед и замер с тем разочарованным выражением, которое Изя привык уже видеть на лицах тех, чьи галлюцинации рассеивались.
Изя прошел мимо. Он хотел сказать что-нибудь Лакснессу, но не мог придумать что.
Проходя по коридору, он ощутил странное чувство – точно он проталкивается через некую субстанцию или, может быть, толпу, неощутимую, не мешающую идти. Только множество не-прикосновений к рукам, к плечам, как тысячи электрических уколов, дыхание в лицо, неощутимое сопротивление. Изя добрел до лифтов и спустился в доки. Кабина была переполнена, но Изя ехал в ней один.
– Привет, Изя. Видел уже привидения? – весело приветствовал его Эл Бауэрман.
– Нет.
– Я тоже. Даже неловко. Вот распечатка по моторному отделению, с новыми данными.
– Морт Лакснесс только что бредил в Городском. Вот уж кого не назвал бы истериком.
– Изя, – укорила его Ларейн Гутьеррес, помощник механика, – при чем тут истерика? Эти люди здесь.
