Я подошла к ней о обняла за плечи — какие худые, хрупкие у нее плечи…
— Маргарита, успокойся. Я… я поговорю с отцом.
Разговор с папенькой я пыталась оттянуть, ну хотя бы до вечера. Но мне не удалось. Он заметил окровавленную одежду, которую я тайком пыталась постирать.
— И давно ты ходишь к Сычихе?
Я в удивлении застыла в неудобной позе.
— Откуда ты знаешь?
Папенька глубоко вздохнул и опустился на стул.
— Грета. Я твой отец. Я люблю тебя и забочусь о тебе. И не забывай о моем ремесле.
Он провел ладонью по свой бороде.
— Неужели ты думаешь, я не заметил, что ты стала часто отлучаться из дома? Эти мелкие поломанные вещи, которые ты возвращаешь исправными… Еда, которую ты постоянно таскаешь из дома… Да это все ерунда…
Он вздохнул еще раз и внимательно взглянул на меня.
— Я чувствую, что в тебе просыпается твоя вторая суть. Ты ведь ощущаешь это сама, правда?
Я кивнула головой.
— Расскажи мне, Грета. Расскажи мне, что происходит.
И я рассказала папеньке все, что и собиралась рассказать. Как я пошла отнести Сычихе молоко, как увидела в первый раз Клима, как пожалела его, как почувствовала проклятие, как решила навещать Клима и Маргариту. Рассказала о том, что случилось за чаем.
Он слушал меня, кивая головой, не перебивая. Когда я закончила, папенька встал и, протянув мне руку, сказал:
— Пойдем в мой кабинет. Раз уж ты влезла в эту историю, ты должна знать кое-что еще.
Я спрятала таз со своей одеждой под скамью, и мы пошли к папеньке в комнату.
Папенька запер дверь и сел рядом со мной на диван.
— Твой дед был очень сильным колдуном. Когда он умер, тебе было восемь лет. Не знаю, как хорошо ты его помнишь… Какие у тебя воспоминания?
Я подумала немного.
— Ну… он был строгим. Даже суровым. Никогда со мной не играл. Я его побаивалась.
— Да. Он был таким со всеми. Суровым, немногословным. Его жена — моя мама умерла от болезни, когда я был еще маленьким. И меня воспитывала его мать — моя бабушка. Она была очень добрая, мягкая, ласковая. Я благодарен ей за то, что она и во мне воспитала чуткость, доброту и любовь. Но, несмотря на свой характер, и на тяготы, доставшиеся ему в жизни, отец все-таки был добрым человеком. Хорь был честным, справедливым. Свое ремесло он выполнял очень добросовестно, — папенька пристально посмотрел на меня, — но под старость лет…
«Под старость лет он встретил женщину, которая смогла затронуть его сердце. Да какая женщина, девчонка еще… Почему это произошло… Ну красивая, ну неглупая, озорная, смелая… Много таких было на его веку. А эта вот — мимо сердца не прошла — зацепила…»
Я, осененная догадкой, медленно спросила: «Это была… Ядвига?»
«Да. Ядвига. Наша Ядвига, на которую вся деревня нарадоваться не могла. И батюшка мой тоже. Понимал он, конечно, что не пара ей: ни она не пойдет за него, ни родители ее не пустят, и сам отец-то мой уж не молоденький, чай. Все понимал, да ведь сердце ж не заставишь молчать! Мучался он очень, темная сторона души его со дна пробиваться стала. Ведь ему такая сила дана была, такой соблазн — ох, как трудно обуздать это в себе, придушить, не дать вырваться наружу! Поэтому и мучался.
А Ядвига с Климом сошлась. Закружила их любовь. Оба молодые, красивые, сильные. Будто созданы друг для друга. Словно дитя малое, берегли свой дар ото всех — от злобы, зависти, осуждения. Ты ведь знаешь, что Клима никто для своих дочерей женихом видеть не хотел.
Хорошо они скрывали — никто так и не узнал, и по сей день не знает — а отец мой все понял. Да как накрыло его, Грета, черными, злыми мыслями. Взревновал он Ядвигу. Как представлял он их вместе — так сатанел просто, с ума сходил. Не его она, и его никогда не будет — а и ничьей теперь не бывать. Он, пожалуй, и сошел с ума тогда…
Сделал он порчу. Такую страшную — всю силу свою на это бросил: в течение девяти дней Клим должен был медленно и мучительно превращаться в зверя. Это бы и случилось, кабы я не вмешался. А Хорь после этого заболел. Стар он был, силу свою, которая и его облик, и здоровье держала — всю израсходовал. Опустошился. А восстановиться — опять же, годы не те. А вскоре пришло к нему раскаяние. Навалилось каменной плитою тяжелой, не поднять. Метался Хорь в постели, мучался пуще прежнего, разум потерял. А в просветах — когда в сознание возвращался — он про проклятие пытался рассказать. Вот тогда и Сычиха пришла за помощью, тогда я в первый раз-то и Клима таким увидел и решил с того дня, что не оставлю их.
Как-то в комнату, где лежал отец, ты зашла. Маленькая, худенькая, несмелая. Лягушоночек. А он вдруг замер, пальцем на тебя указал: «Она, — говорит, — моя наследница. Сила в ней! Кровь моя в ней проснется. Береги ее, Вером!» А тут матушка твоя, Беата, прибежала с дурной вестью. «Ох, беда, — говорит, а сама плачет, — Ядвига-то повесилась! На ремешке своем, на сосенке, ох, беда!» Хорь как услышал, завыл, захрипел: «Кошку мне дайте, — кричит, — кошку дайте!!!»
А потом и умер. Похоронили мы его в лесу, возле оврага, и кошку нашу там же закопали. Кошка на себя все бремя его ремесла взяла, не выдержав тяжести. Только не ушло оно в землю. В тебе его кровь, а это гораздо сильнее».
Он замолчал. И я молчала. Вот как, оказывается…
— Не ходи туда, Грета, — папенька взял меня за руку, — ты ничем ему не поможешь. Достаточно того, что делаю я. Не дай бог, что-то станет известно, дурная слава тебе ни к чему. Лучше займись делом — не противься своей сути, а я помогу тебе. Неужели не понимаешь — ты от безделья к нему ходишь, а сейчас у тебя будет, на что время потратить!
— Папа! — я вскинула голову, — как ты можешь так говорить! Да ты знаешь, что ему лучше стало за это время! У него язвы все отвалились, раны затянулись, шерсть выпадать стала. Хромота еле заметна уже. Он стал походить на человека! И если бы он только не бросил пить твое зелье!!!
— Грета, это временно. Такое бывает. Не бери на свой счет…
Я перебила его и выдернула свою руку.
— Он повеселел, он радуется мне! Как я могу бросить к нему ходить!
— Грета! Но ты не можешь к нему ходить всю жизнь. Ты скоро выйдешь замуж, заведешь семью…
Меня — как ледяной водой вдруг окатило. Медленно мое сердце заполнила уверенность — она была там давно, просто не показывала себя. Я не спеша встала — спина прямая, будто стержень железный в ней, а пальцы — холодные.
— Я не выйду замуж. Ни за кого не выйду замуж, папенька. Мне нужен только Клим.
Очень серьезной и безвозвратно взрослой чувствовала я себя в этот момент.
— Я люблю его.
Ночью мне приснился сон.
Я шла в лучах света — везде был свет. Но он ничуть не слепил, напротив, моим глазам было легко и приятно, и всему телу тоже. Впереди я увидела силуэт, я сразу его узнала. Это был Клим. Он стоял в чистой, нарядной рубахе. Ремешок кожаный, а на ремешке — нож мой, который он починил. Я подошла — и коснулась его скулы как тогда, в подполе. Он улыбнулся мне и тут… все его раны, и язвы, и болячки, синяки и кровоподтеки — все стало отваливаться, словно скорлупа. И через мгновение он стоял передо мной — в своем настоящем облике. Наверное, такой, каким бы он сейчас был, если бы не проклятие… Лишь глаза его остались такими же, как раньше — только блеск животный потеряли. Обычные серые глаза, но такие родные… Он засмеялся, и я вместе с ним. Потом он протянул руку… но только он коснулся моих пальцев, как меня будто что-то ударило под дых — я судорожно согнулась, упала на колени, из глаз слезы брызнули… Мне было тяжело дышать, для устойчивости я оперлась руками в пол, а тело мое крутило и выворачивало. Не успела пройти и минута, как я уже стояла не земле, опираясь на нее всеми четырьмя лапами, из пасти вырывался сип, тело страшно чесалось — потому что на нем за доли секунды выросла шерсть. Я превратилась в зверя…
