В Лунево Гнездо они вернулись далеко за полдень, притихшие и немного удивленные.
— Я с богами водить дружбу не собираюсь! — заявила Десси Дудочнику.
Они сидели в одной из клетей. Дудочник — на сундуке, Десси — за ткацким станком. Вокруг на распялках из ивового прута сушились, источая слабый сладковатый запах, заячьи шкурки — результат чужанской охоты. Две жаровни с тлеющими углями плохо согревали комнату, но шеламка предпочла беседовать здесь, а не на кухне. Обычный ткацкий станок был сейчас в починке — сломался валик, на который накручивали полотно. Десси работала по старинке на деревянной раме, на которую навешивала нити основы и, чтобы ровно висели, привязывала к каждой камень. Ведьма снова была не в духе — с такой свирепостью дергала челнок и опускала набилку, подравнивая нити утка, и громыхала камнями так, что казалась маленькому человечку по меньшей мере валькирией, ткущей боевой стяг.
— Богов можно понять, — улыбнулся он. — Боги хотят существовать, а для этого им нужно порождать мифы и легенды. И это даже неплохо. Любое сильное государство должно иметь своих богов с ясно различимыми лицами, характерами и атрибутами.
— Чего?
— Знаками. И чем меньше их будет, тем лучше. От тысячи богов Пантеона толку мало. Каждый верит в своего, и все тянут в разные стороны. Четыре бога — гораздо лучше. Защитник. Судья. Кормилец. И Шут.
— Меня это не касается. Я им не верю.
— Тебя, может быть, и не касается. А как быть с той, что ждет тебя за Мечом Шелама? Может быть, ее мнением тоже стоит поинтересоваться?
— Чего нет, того нет.
— Не скажи. То, чего ты хочешь, где-то существует. Точнее, известно где. И если ты согласишься стать частью мифа…
— Мне противно тебя слушать!
— Потому что ты сама об этом думаешь. Люди Королевства никогда по-настоящему не враждовали с чужанами. А вот Армед и его брат — враги до гроба. Старые добрые времена кончаются. Королевству придется либо поглотить земли чужан, либо погибнуть. Благополучие Королевства зависит от твердости королевской власти. А власть короля зависит от легенд, которые о нем слагают. И если ты…
— Да знаю я, что всем не терпится за королевский хвост подержаться!
— У Кельдинга нет хвоста. И никогда не будет. В этом-то все и дело. Времена королей-оборотней проходят, наступают времена королей-людей. А уж раз король — человек, то и боги должны стать людьми.
— Или люди богами? Не все подряд, разумеется, но трое каких-то пролаз… И теперь им нужна я. Для квадратности. Так?
— Вполне возможно.
— Тогда я тебе вот что скажу. Если они надеются, что кто-то всерьез поверит в ту белиберду, которую ты нес на конюшне…
— Почему белиберду? — перебил ведьму обиженный Дудочник. — Нормальный миф о появлении людей. Что тут белибердового?
— Да само это «появление людей»! — фыркнула Десси. — Как ты мог додуматься до такого?
— У любого народа есть похожие легенды, — важно возразил маленький человек.
— Значит, мир полон свихнувшихся людей.
— Постой, это уже интересно. А откуда мы тогда взялись, ты как считаешь?
— Из нужника, вестимо! Судя по тому, как мы себя ведем! — фыркнула Десси. — А если по правде, то сам вопрос дурацкий. — Она неожиданно отпустила набилку и задумчиво посмотрела на Дудочника. — Вот ты свои истории сам сочиняешь?
Тот в смущении помотал головой:
— Нет конечно, ты же знаешь. Пересказываю чужие. Иногда что-то меняю. Соединяю одно с другим. Ну как камни на ожерелье. Их надо выбрать, огранить, каждый повертеть, посмотреть, какой стороной вставлять в оправу, найти место. Вот и я так же. Один раз увидел одно, другой раз услышал другое, потом сложил вместе десять-двадцать крохотных случаев, поймал какую-то общую нить — вот и история.
Десси улыбнулась:
— Видишь, сам все сказал. Вот и с нами так же. Мы не появляемся, просто превращаемся один в другого. Когда в мире были лишь камни, мы все были камнями, когда появилась трава — мы стали травой, появились птицы и звери — мы были птицами и зверями. Все бесконечно превращается, кроме Меча Шелама. А Меч лишь поворачивается.
— В это верят шеламцы? Ты в это веришь?
Десси снова сердито грохнула камнями:
— Сегодня что, вечер дурацких вопросов? Я это видела и делала. Как я могу в это верить? И вообще, пока ты тут болтаешь что ни попадя, они там жаркое сожгли.
Дудочник проводил шеламку глазами, вздохнул и печально замурлыкал под нос: «И на груди его светилась медаль за город Марракеш…»
На свадьбе настоял все тот же Карстен. Поймал как-то Сайнема в коридоре и спросил напрямик:
— Ты жениться хочешь?
— Не знаю, — честно ответил тот. — Не думал еще.
— Ты женись, — посоветовал Карстен. — Женись, не пожалеешь.
Сайнем подумал и решил, что он, пожалуй, и вправду хочет. Любовь украдкой не подобала ни ему, ни Десси — взрослые люди как-никак. Кроме того, если спать по отдельности, то на любовные баталии времени еще хватает, а вот на долгие беседы в постели о том, что оба успели повидать на этом свете, — уже никак, да и нырять во второй раз за ночь под холодную перину… проще жениться.
* * *
Десси выбрала из графских сундуков золотисто-бурое платье из крашеного ольховой корой и луком сукна. На рукавах были вшивки из темно-красного бархата с золотой нитью. Но главным украшением платья был мех — лисья опушка вокруг ворота и снизу — от колен до подола. К платью нашлись шесть бронзовых браслетов и очелье с узором из виноградных гроздьев. Судя по тому, что платье пришлось расставить в груди и на бедрах, оно вполне могло принадлежать Энвер. Сайнема наряжали чужане и навесили на него столько оружия, что он тихонько позвякивал при каждом шаге.
Свадьбу играли по здешним обычаям. Сайнему завязали глаза и предложили выбрать невесту из трех женщин. Волшебник с задачей справился — трудно было не отличить Дессину узкую длиннопалую руку от могучей длани Мильды или маленькой ладошки Радки. Потом новобрачных поводили вокруг горшка с колодезной водой, и она, разумеется, осталась чистой и незамутненной. Сайнем бросил в воду ключи, Десси их выловила, на чем церемония и закончилась.
Пировали вскладчину. За главный стол в кухне сели обитатели замка, Сайнемовы десятники да старосты деревень со своими семьями, для прочих гостей — а их пришло немало и из деревень, и из Сайнемовых отрядов — поставили столы в казарме. Когда все расселись, Карстен произнес тост, ради которого он, собственно, и затевал все действо: