В числе прочих он заметил маленькую девчушку (их было здесь четыре или пять) лет одиннадцати, рыжеволосую, худенькую, довольно бледную, тихонько приютившуюся в полутёмном углу, склонив голову, слушавшую его и смотревшую на него.
Увидев, что Ферэлли поймал её взгляд, девочка вздрогнула, опуская глаза.
Капитан заметил внимание Даниэля (он постоянно выказывал себя человеком цепким) и, истолковав правильно, тут же позвал:
— Линна, иди сюда. — Она нехотя, боком подошла, волосы свешивались и наполовину закрывали лицо. Даниэль заметил, что у неё были веснушки повсюду: на руках, на шее, на щеках и на узких плечах, открытых простеньким кроем платья, исцарапанных чем-то, вроде игл шиповника или кошачьих когтей.
Бросив краткий выразительный взгляд на Миллу, капитан велел кому-то подвинуться и кивнул Линне сесть.
— Вот ужас-то, — слегка поморщившись, отозвалась хозяйка, поднимая на Даниэля выцветшие бледно-голубые глаза, — так вы месяц по оврагам и шарились?
— Даже больше, — ответил тот, — дней на пять я немного приболел. Но, слава покровителям, судьба была благосклонна. Впрочем, во многом в моем выздоровлении виноват этот малыш; днями раньше я спас его, беззащитного... от диких зверей; затем и он спас меня, вернув долг.
Теперь они удивлялись весьма благосклонно: одно дело, неясно что, и совсем другое, когда все чинно, по порядку.
— Возблагодарим Милосердную и Лиина, покровителя странников за то, что гость наш преодолел все препятствия и вышел к холмам, — даже с некоторым воодушевлением поднял стакан староста, примеру которого последовали без исключения все (впрочем, нет, не все — Хшо, посмотревший на мутно-алую жидкость с отвращением, да рыжая девчонка).
После того как загадка таким изящным и во всех смыслах чудесным образом была разрешена, настроение селян повысилось. Каждый из сидящих осознал, что перед невиданным гостем залётным хозяева из приличий будут стелиться по полной, а на стол по первому намёку публики выставят самое лучшее, не смея устраивать промедлений и заминок, каждый из присутствующих, включая не слишком балованных праздниками членов семьи, обрадованно приступили к обеду, — только теперь.
Постепенно за столом становилось все шумнее и шумнее; руки потянулись к тарелкам и ложкам, рты пораскрывались — совсем не для того, чтобы говорить, — переволновавшиеся гости, ныне успокоенные, решительно воспользовались своими правами, чем, кстати, несказанно обрадовали Даниэля, с радостью готового есть ещё минут двадцать.
Хшо к тому времени насытился до отвала, глазки его блестели уже с поволокой, несколько раз он разевал широченную пасть, и не думая её прикрывать, чем вызывал смешки тех, кто подальше, и незаметное морщенье носов тех, кто сидел рядом; подумав, что все хорошо, простодушный зверёныш облокотился о Даниэлево плечо, обхватив его руку своими мохнатыми лапками, и, прикорнув таким образом, старался не уснуть раньше времени, сонным взглядом обводя присутствующих.
Надо сказать, Даниэлю это сильно мешало, но отваживать малыша он не собирался, так как слишком подобные чувствоизъявления ценил.
— За хозяев! — сказал юноша, левой рукой поднимая единственный за столом стеклянный бокал и принимая радостные согласия остальных; вино, мутноватое, отдающее уксусом (видать, перестояло) и неясно, яблочное либо виноградное (впрочем, откуда здесь даже дикий виноград?), с шуршанием разлилось по жилам, смущая кровь. Голова, тяжёлая и без того, внезапно наполнилась будоражащей слабостью, самостоятельно склоняясь в сон. Даниэль представил себе, что прямо сейчас упьётся в стельку, чего никогда раньше, ни на одном из широкомасштабных званых обедов, феерических праздничных ночей и богатых на развлечения вечеров, закрытых роскошных приёмов в водовороте элиты Беломраморного Дворца, в веселье малознакомых либо дружеских попоек себе не позволял.
Ему вдруг стало так весело, что он с трудом подавил смех. Однако странное чувство дёрнуло его, холодком поднимаясь от пальцев ног к голове, будто мгновенно разлившаяся по телу свежая морская волна.
Он поднял голову и глянул: ну конечно. Рыжая девчонка, зажатая между капитаном, наяривающим окорок и каким-то, кажется, суконщиком, поднявшим щербатое лицо с раскрытым ртом и осторожно опускающим в него щепоть маринованного лука, пристально смотрела на него; он успел разглядеть выражение её расширенных глаз, схватить краски розовеющего лица; тут же она опустила голову, спрятавшись за пеленой струящихся рыжих волос.
Мгновенно его пробрала дрожь.
Рот девчонки был приоткрыт, она улыбалась, личико её выражало восхищение и восторг, почти счастье, спаянное с нетаенной грустью, обычно довлеющей над ней, но сейчас сметённой далеко-далеко.
Даниэль, объевшийся, как никогда, наполовину пьяный всего от двух выпитых бокалов кисло-сладкого вина, чувствуя шум в голове и огромную, непосильную усталость, валящую его с ног, увидев это, тотчас пришёл в себя.
Этот образ был ему знаком. Он понял, что девочка беспричинно, бестолково и чисто влюбилась в него.
Странное, болезненно-сладкое чувство горечи и жалости к себе, смешанное с желанием снова видеть эти глаза, вдыхать полной грудью это тоскующе счастливое лицо, пронзило юношу с головы до пят. Осознав это, он едва сдержал икоту, тихонько икнув в ладонь и встряхнув Хшо, принял решение. Не раздумывая.
— Спать. Пора спать, — пояснил вопросительно-недовольному малышу и, обращаясь к хозяевам, спросил: — Могу ли я, милостивые, переночевать у вас?
— Да хоть целый месяц живите, — едва не поперхнувшись, ответствовал староста, — у нас как раз неделя отдыха — с урожаем справились. Потом все одно не так страшно. А вы отдыхайте, господин... Алтай. На реку ходите, отъедайтесь... Мы здесь люди гостеприимные. Ежели особливо надо чего, ну там, одёжу подходящую, так мы найдём!.. А вы нам о столице расскажете. Об Императоре... о Принцессе... — выражение, мелькнувшее в его глазах, без особой натяжки можно было назвать даже мечтательным.
— Благодарю, — вставая, отвешивая краткий поклон, ответил Даниэль, едва не споткнувшись о выпирающую половицу, сдерживая смех, представляя, что мог бы рассказать о Ней, — но сейчас я и мой... друг, мы отправимся спать. Очень устали после долгого пути, просим простить нас.
— Угу, — тихонько просипел схарр, кивая; похоже, ему надоело общество шумных людей и действительно хотелось поспать.
— Ну, как угодно, — поднялся хозяин, а за ним, все ещё слишком робкие, не знающие правил этикета, не общавшиеся с дворянами, кроме тех, что наезжали в окрестности охотиться три или четыре раза в год и проносились мимо Холмовищ, иногда заезжая сюда, чтобы повеселиться.
