— Боюсь, меня это не устроит, но я вам хорошо заплачу за беспокойство.
— Надо быть, вам охотничье снаряжение требуется, — сказал Бейкер, выуживая из кармана ключ от лавки.
— Да.
— А я‑то думал, Риддер нынче ублаготворен.
— Это почему же?
— Да той парочкой, которую Риггс приволок. Вот уж не думал, что вам понадобится ночью рыскать.
Лавочник распахнул дверь, и Шэнноу вошел следом за ним.
— Ну, выбирайте, что вам требуется. Я запишу на счет Риддера.
— Не нужно. У меня есть монеты.
Бейкер как будто удивился, но промолчал, и Шэнноу набрал соли, овсяной крупы, сахара, чая из душистых трав. Взял и мешок зерна. Еще он купил две новые рубашки и несколько фунтов вяленого мяса.
— А вы, надо бы, приятель Риггса, — сказал Бейкер, кивая на адский пистолет за поясом Шэнноу.
— У него есть такой?
— Забрал у человека, которого они схватили сегодня. Не у черного, а у другого, с бородой в три пряди.
Руфь смотрела из окна кабинета на студентов, проводивших большую перемену на широких газонах внизу. В Убежище их было тридцать пять — молодых, жаждущих учиться, мечтающих изменить мир. Обычно, глядя на этих юных миссионеров, Руфь испытывала прилив бодрости, чувствовала, как укрепляется ее вера. Но не в этот день.
Зло людей, подобных Аваддону, она могла терпеть, так как им в Убежище противостояла любовь. Однако истинную опасность для нового мира представляли люди, подобные Йону Шэнноу и Даниилу Кейду — темные герои, понимающие оружие зла и обращающие это оружие против тех, кто им пользовался, не отдавая себе отчета, что лишь обновляют насилие, которое стремятся уничтожить.
«Ты надменна, Руфь, — сказала она себе, отворачиваясь от окна. — Камни Сипстрасси были как бы притча о Человеке — дар Небес, способный исцелять, поддерживать, питать. Но людям этого оказывалось мало, в их руках дар этот превращался в орудие смерти и отчаяния».
Руфь почувствовала, что утрачивает гармонию духа, а потому глубоко вздохнула и безмолвно помолилась, призывая покой Убежища в глубины своей души. Широкое окно исчезло: она затворила кабинет от любого вторжения. Ее окружали стены, обшитые сосновыми панелями. Резное дубовое кресло замерцало и превратилось в кровать. Возник камин с пылающими поленьями. Руфь лежала и смотрела на огонь.
Она ощутила присутствие другого сознания. Мгновенно включила защитное экранирование, села и осторожно запустила мысленный зонд.
— Могу я войти? — уловила она голос. Источник звука излучал силу, но она не ощутила в ней зла и ослабила экранирование.
В комнате возникла фигура. Высокий бородач с волосами, заплетенными в косы. Его лоб охватывал серебряный обруч с золотистым камнем в середине.
— Вы Пендаррик? — спросила она.
— Да, госпожа моя.
— Владыка Кровь‑Камней?
— Да, как ни грустно. — Рядом с ним возник диван. Набитые пухом подушки были обшиты бахромой. Он растянулся на боку, подпирая голову локтем.
— Зачем вы здесь?
— Чтобы искупить и возместить, Руфь.
— Вы не можете уничтожить зло, которое породили.
— Знаю. Вы ведь не единственный источник мудрости в мире. Вы все еще смертная, госпожа моя. Я был ошеломлен силой Камней, и у меня есть доводы против безоговорочного моего осуждения. В конце восторжествовала моя собственная сила, и я спас многие тысячи моих людей. Аваддон не столь силен.
— Что значат ваши слова?
— Сипстрасси его поглотили. От человека, за которого вы выходили замуж, не осталось ничего. Он не был отец зла, которое порождает, чем в свое время был я. Он утратил равновесие, как и вы.
— Я обрела гармонию, — ответила Руфь.
— Нет, вы ошибаетесь. Уничтожая желания собственной личности, вы проиграли. Гармония — это равновесие, она в понимании зла, носителями которого являемся мы все, парализуя его добром, которого жаждем. Гармония обретается, когда у нас достает мужества признать свое несовершенство. Все, чего вы достигли тут, искусственно. Да, Святое Убежище приятно и безмятежно. Но даже вы, покидая его ради мира, замечаете, как растут ваши сомнения. И тогда вы летите назад, точно ночная бабочка на всеосвещающее пламя свечи. Истина останется, даже когда Святилище исчезнет.
— И вы постигли истину?
— Я постиг истинную гармонию. Нельзя искоренить зло, ибо как без него мы сможем определить добро? А если нет алчности, похоти, злых желаний, чего достигает человек, став хорошим? Тогда ведь не остается вершин для покорения.
— Так что же вы советуете мне делать?
— Изберите лебединый путь, Руфь.
— Сейчас не время.
— Вы уверены?
— Я нужна. Все еще есть Аваддон.
— И волки среди теней, — сказал Пендаррик. — Если я вам понадоблюсь, я буду с вами.
— Погодите! Почему вы явились Йону Шэнноу?
— Он ролинд. И только он может уничтожить волка, которого вы страшитесь.
Пендаррик исчез, а Руфь продолжала сидеть, вновь уставившись в огонь. Впервые за много лет она испытывала неуверенность и от растерянности попыталась найти Каритаса, призвать к себе. Его энергия истощалась, возникший образ был неустойчивым и неясным.
— Мне больно, Руфь, но скоро меня уже не будет здесь, чтобы помочь тебе. Узы, связывающие меня с этим краем, слабеют ежечасно.
— Что с Донной Тейбард?
— Ее сила слишком велика для нее и возрастает с ужасающей быстротой. Аваддон намерен принести ее в жертву в Вальпурнахт, и тогда ее сила впитается в Кровь‑Камень. Ты должна положить этому конец, Руфь.
— Не могу.
— У тебя хватит мощи, чтобы уничтожить всю нацию исчадий Ада.
— Я знаю свою мощь, — сердито перебила Руфь. — Неужели ты полагаешь, что я об этом не думала? Неужели ты веришь, что я не испытала искушения применить ее, когда увидела, как исчадия скачут к твоему поселку? Я не могу помочь Донне так, как хочешь ты.
— Не стану спорить с тобой, Руфь, — сказал он, протягивая призрачную руку, которую она взяла в свои. — У меня нет времени. Я люблю тебя и знаю: что бы ты ни сделала, это будет наилучшим с твоей точки зрения. Ты — необычайная, редкостная женщина, и без тебя я, вероятно, все еще оставался бы исчадием. Но ты спасла меня.
— Нет, Каритас, ты был настолько силен, что нашел меня сам. Нужно было великое мужество, чтобы увидеть себя таким, каким ты был, и победить в борьбе с собой.
На мгновение образ Каритаса полыхнул пламенем и тут же исчез. Руфь поискала. Но не осталось ничего.
На нее навалилось неизбывное одиночество, и впервые за столетие с лишним она заплакала.
Кон Гриффин с трудом сдерживался. Начальник исчадий Зедеки приехал в поселок один и пожелал говорить с вожаками общины. Поэтому Гриффин собрал Джейкоба Маддена (все еще слабого от полученных ран), Джимми Берка, Этана Пикока и Аарона Фелпса выслушать требования Зедеки.
