Вначале робкое, а потом все усиливающееся гудение прокатилось по толпам синегорцев, которые, затаив дыхание, следили за всем, что происходит у крыльца княжеского дома. Им давно полюбился Велигор. Нет, своим князем они бы не хотели его видеть, но простотой в обращении, добродушным нравом, лихостью в бою давно снискал брат Владигора всеобщее уважение. Теперь же они видели, что нужно казнить Велигора за то, что он ради них побил каких-то чужеземцев. И тут синегорцы в открытую возроптали, недовольные настойчивостью неведомо откуда взявшегося иноземца, вздумавшего учить их князя жестокосердию:
— Да никогда в Синегорье такого не бывало, чтобы брат брата на смерть обрекал!
— За какую такую вину Велигора жизни лишать?! Он же не игов побил!
— Для нас ведь старался, для нас!
Крас, слыша восклицания синегорцев, стал укоризненно качать головой, а Владигор стоял потупясь, не зная, что делать. Рядом с ним очутились сестра Любава и Путислава, супруга Велигора. Любава строго шепнула брату:
— Наговорам какого-то косоглазого иноземца открылось сердце твое? Послушаешь его — навеки опозоришь наше княжеское имя!
Путислава, плача, схватилась за руку Владигора и молила:
— Княже, пощади! Ведь не своего прибытка ради ограбил Велигор человека этого! Синегорцам хотел помочь! Брат он твой! Пощади!
Крас слышал и крики, несшиеся из толпы, и шепот женщин, и страх невольно охватил его: «Ну, Крас, давай старайся! Если не сейчас, то уже никогда не победишь ты ни Владигора, ни Белуна. Ну, красноречия побольше!»
И, всплеснув руками якобы в полной растерянности, Крас, качая головой, заговорил укоризненно:
— О, видел бы тебя, ван, мой император, великий Сюаньцзун. Он бы от стыда за тебя, от стыда за всех правителей мира, опозоренных тобой, расцарапал бы себе своими длинными ногтями лицо, потом закрыл бы его полой своей желтой одежды и ушел бы плакать в дальний зал дворца, а после так сказал бы он подданным: «Когда я умру, выньте мои глаза и повесьте их над воротами столицы, где живет этот обесчещенный правитель. Я хочу увидеть, как враги очень скоро разорят до основания его город! Если уж ван молчит, когда подданные начинают криками советовать ему, как поступать, если с обеих сторон в его уши нашептывают женщины, нет ничего постыдней такой картины!»
И Крас, присев, накрыл голову широким рукавом халата да так и остался недвижим, и притихшие синегорцы слышали лишь его громкие всхлипывания. Владигор стоял на крыльце, не зная, куда деваться от стыда и негодования на себя. И впрямь: разве как настоящий правитель поступал он сейчас, слушая крики толпы, способной сегодня орать одно, а завтра — другое? Он помнил, что еще утром перед поединком половина этих людей выступала за Кудрича, а потом, когда он одержал победу, те же люди кричали ему здравицы.
«Так что же мне делать? — лихорадочно думал Владигор, покуда Крас притворно всхлипывал, укрывая лицо рукавом халата. — Послушаться толпы или поступить, как должен делать настоящий властелин, вершащий суд, устанавливающий законы? Да, я поступлю как властелин, как честный судья, иначе завтра мне всякий скажет: "Вчера ты простил своего брата, когда он нарушил твой приказ. Прости же и меня!"»
— Велигор! — вскричал вдруг Владигор страшным, чужим голосом. — Знай, что ты виновен в том, что нарушил мой приказ не грабить, и ты умрешь! Пусть же твоя смерть послужит примером для всякого, кто захочет когда-нибудь ослушаться моих приказаний! Вот тебе мой меч!
И Светозоров меч, всегда служивший лишь справедливости, со звоном был выхвачен из ножен, и ахнула толпа, и зарыдали Любава с Путис лавой, понимая, что теперь решение Владигора уже невозможно будет переменить.
Велигор, бледный как полотно, но улыбающийся, глядя прямо в глаза брата, тоже не сводившего с Велигора своих холодных, каких-то помертвевших глаз, принял меч за рукоять, подержал его, как бы взвешивая в руках оружие и над чем-то размышляя, а потом решительно вернул его Владигору:
— Вложи меч Светозора в ножны! Не марай его нечестивым и жестоким поступком — послужит он еще тебе! А у меня и свой меч найдется!
А потом все произошло так быстро, что синегорцы, Владигор, Любава и Путислава даже приготовиться не успели к концу этой тяжелой для всех сцены. Велигор выхватил из ножен свой меч, придерживая правой рукой клинок, упер его рукоятью в сырую весеннюю землю, резко пригнулся над острием и пронзил себе не закрытое кольчугой горло…
Крас, закрыв лицо широким рукавом, так и оставался в этом положении, но если бы он опустил руку, можно было бы увидеть, как расползлась довольная улыбка по его жирному лицу. Владигор медленно отстегнул запону, скреплявшую края плаща на правом плече, сошел с крыльца и накрыл Велигора, уже не шевелившегося и лежавшего с поджатыми к груди коленями.
— Он преступил закон! — прокричал князь, обращаясь к молчащей толпе. — Но он — сын Светозора и будет погребен с княжескими почестями.
Сказал и снова вернулся на крыльцо, на котором уже стоял Крас, выпрямившийся и открывший свое лицо.
— Ну, теперь бы твой правитель был доволен? — спросил Владигор, глядя на Краса с нескрываемой ненавистью.
Крас с улыбкой, заставившей совершенно исчезнуть его узкие, заплывшие жиром глаза, низко поклонился ему и сказал:
— Вот теперь Сын Неба признал бы тебя равным себе, хоть ты еще не император, а только ван, но ван справедливый и великодушный.
— Великодушный! — печально вздохнул Владигор. — Ну так войдем в мой дом, Ли Линь-фу. Я приму тебя согласно законам гостеприимства своей страны.
Владигор и Крас скрылись за дверью дома, и лишь после этого к накрытому мантией телу Велигора подошли Любава, Путислава и другие синегорцы. Они подняли труп и понесли к одной из землянок, чтобы омыть его и подготовить к погребению.
А на площадке перед княжеским домом, согнув длинные ноги, сидели равнодушные ко всему животные с горбами, между которыми покоились расписные мешки с добром, принадлежащим самому Сыну Неба.
Хоть и небогатым был стол Владигора с тех самых пор, как поселились синегорцы близ Пустеня, но угостить посланника далекой страны, посланника какого-то императора, Сына Неба, Владигор счел своей обязанностью. Его слуги и дружинники, посланные к реке, протекавшей рядом, и в лес, скоро вернулись с прекрасной добычей: с оленем и вепрем, которых несли, продев шесты между связанных ног, с корзиной стерляди и угрей, по-змеиному извивавшихся и блестевших осклизлыми спинками. Принесли и куропаток, и тетеревов, и диких голубей. Скоро из открытых окошек княжеской поварни повалил дым, и даже на улице было слышно, как бурлит, скворчит, шипит приготавливаемая в котлах и на вертелах пища, которой князь решил угостить чужеземного гостя, давшего ему столь дельный совет.
