Нет, я не вру — зачем мне врать? — я просто толкую факты. Деньги и грубый нажим — а признак ли это силы? Зачем Кевату Лагар, если он так силён? Кеватские деньги? Это неплохо, но смотрите, что было в Квайре: Кеват не выкупил даже акхона, хотя по статусу Церкви Единой освободить его должен любой ценой. А если Квайр победит? Армия сильна, как никогда, а калар Эсфа, как полководец, уступает только Тубару. Что тогда будет с теми, кто вздумал служить Кевату?
Милые дурачки! Будь я по-прежнему квайрцем, мои слова не очень бы трогали их. Но я — бассотец, я — деловой человек, политика мне надоела, надо долго ко мне приставать, чтобы вынудить эти признанья.
Да, я не поладил с акихом. Нет, никакой политики. Не люблю никому подчиняться.
Лучший вариант? По-моему, победа Квайра. Обессиленные драчуны будут зализывать раны, а приморские государства обретут, наконец, безопасность и гарантии для торговли.
Успехи есть — на меня пару раз покушались. Но меня оберегает Эргис, охрана моя неподкупна, и я ничего не ем и не пью вне дома.
А Тубар упрямо сидит в своём поместье.
Время идёт, катится мутным валом, я уже опоздал, мой график летит к чертям, но мне нужен Тубар — теперь уже только он.
Наконец-то он появился в столице. Эргис отправлен с письмом, но не был принят — старик, похоже, зол на меня.
Смешно и глупо, потому что я опоздал, я уже день как должен был быть в Тардане. И остаётся последняя глупость — но раз не выходит иначе? — ночью без зова явиться к нему.
Я да Эргис. Ночью, без зова, назвав чужое имя.
Ах, какое было у него лицо, когда он меня узнал! И я нечаянно сделал единственный правильный ход: засмеялся и подошёл к нему:
— Послезавтра я уезжаю, биил Тубар. Простите мне эту дерзость, но жизнь неверна, а я очень хотел повидать.
— Вот как? — сурово бросил он. — Уезжаешь?
— Да, биил Тубар. Здесь все дела окончены, меня уже ждут в Тардане.
Вот тут он подобрел. Вот тут он усмехнулся и предложил мне сесть — лицом к огню. И сам уселся, впившись зоркими глазами в моё лицо.
— Так, значит? Хитрите, хитрецы?
— И да, и нет, биил Тубар. Мы с Огилом разошлись. Я — не чиновник и не солдат, что мне делать рядом с акихом?
— А что раньше делал!
— Это я и делаю, биил Тубар.
— Значит, всё-таки предал дружка?
— Разве? — спросил я сухо. — По-моему, «предать» — это значит переметнуться к его врагам или делать ему что-то во вред. Чем я ему тут навредил?
— Да уж, — сказал он с усмешкой. — Пятого дня кеватский посланник чуть не с кулаками: выслать его из Лагара!
— За что? — спросил я невинно.
— Вот и ему говорят: за что? Возмутительных речей не говорил, на посольских людей не нападал, с Бассотом войны, слава те господи, не предвидится. Если мы за просто так торговых людей высылать станем, так кто с Лагаром торговать захочет? — покачал головой и спросил грустно: — И что тебе неймётся? Не мог ещё потерпеть?
— Если бы мог — потерпел бы.
— Эдак все круто заверчено?
— Да, — сказал я угрюмо. — У акиха должен быть только один наследник. Все знают, что я не стремлюсь к власти…
— Но ежели тебя позовут?..
— Поэтому мне и пришлось думать не о власти, а о жизни.
— Что-то не верится, — хмуро сказал Тубар. — Чтоб у Калата да люди самовольничали? Иль самому тебе этот пащенок по нраву?
— Терпеть его не могу, но Огил прав: я не сумею. Если наступит пора большой крови…
— Ты не станешь ручки марать!
— Да, — сказал я резко, — не стану. Нет такой цели, что оправдала бы большую кровь!
— А этому дозволишь…
— Высокочтимый тавел, — сказал я ему, — если бы я знал, как спасти страну без этой крови, я бы никуда не ушёл и ничего не позволил. Мне не нравится то, что делает Огил, но как сделать иначе, я не знаю, а значит, не должен ему мешать.
— А, дьявол тебя задери! — сказал Тубар. — И тут вывернулся! Из дерьма вылезаешь, а чистенький выходишь! И стыд — не стыд, и грех — не грех. А Калат? Ему-то каково?
— Наверное, не лучше, чем мне.
Тубар глядел на меня. Глядел и молчал; лицо его было в тени, и только огонь свечи двумя горячими точками обозначал глаза. И только короткопалые сильные руки легли на парчовую скатерть. И только чуть громче стало дыхание.
— Ладно, — сказал он наконец. — Ты ведь не за тем ко мне пришёл. Не оправдываться. Ну?
— Да, прославленный тавел. Не думал, что надо оправдываться.
Он усмехнулся.
— Хочется думать, что всё-таки оправдался. Если нет… — я глянул на него и потерял весь пыл. — Позвольте с вами проститься, прославленный тавел.
— Сиди! — велел он, и я уселся на место. — Ишь, какие мы гордые! Поперёк ему не скажи! Сам вломился, ну и слушай, что заслужил. — Старческие ворчливые нотки прорвались в нестарческом голосе, и с каким-то детским удивлением я вдруг понял, что Тубар — старик. Детское удивление и детская обида: такой человек не может быть стар. — Ежели б я сам не хотел, чтобы ты передо мной оправдался… нашлось бы кому тебя до самого дома палками гнать! А ежели бы не оправдался — ноги бы твоей отныне в Лагаре не было! Ну, чего скалишься?
— Значит, всё-таки оправдался?
Смотрю на него и улыбаюсь, и он, наконец, улыбнулся в ответ.
— Дьявол тебя, дурака, задери! Ты что, вовсе страху не знаешь? Иль на язык свой долгий надеешься?
— Хватит меня ругать, биил Тубар. Вот погибну, будете жалеть, что не по-доброму простились.
— С чего это вдруг?
— А я с этим к вам и шёл. Не оправдаться, а говорить о войне.
— Ну, говори.
— Квайр должен победить, — сказал я ему. — Судьба всех наших стран зависит от того, кто победит — Кеват или Квайр.
— Может быть, — сказал Тубар.
— Квайр может победить, — сказал я ему. — Страна готова к войне, армия сильна и обучена, а Крир уже бил кеватцев.
— Раз на раз не приходится.
— Они же ничему не научились, биил Тубар! В прошлый раз на нас бросили 80 тысяч, теперь бросят 120 — только и всего.
— Ладно, парень, — сказал он угрюмо. — Я эту песенку знаю. Лагар в войну не вступит.
— Биил Тубар, — тихо сказал я, — Тибайен очень болен. Я не знаю, сколько он ещё проживёт, но после его смерти в Кевате начнётся смута.
— Обещаешь? — с усмешкой спросил Тубар, и я твёрдо ответил:
— Обещаю.
— Нет, парень. Верю, что не врёшь, но Лагар в войну не вступит.
— Только потому, что у нас аких, а не локих?
— Да, — угрюмо, сказал он, — потому. Мы смолчали, когда он судил и выслал самолучших людей. Мы смолчали, когда он давеча разогнал Совет Благородных… Молчи! — остановил он меня. — Знаю, что сами виноваты. На какого коня сел, на том и скачи. Но и ты, парень, пойми: торговый договор можно подписать с кем попало, союзный — только с равным себе. Наш государь твоего купчишку равным признать не может!
