Наконец все трое снова собрались на свой четверг в крошечном домике Сьюки в Болиголовом переулке.
— Ну, разве не здорово! — воскликнула Джейн Смарт, входя с опозданием.
На ней почти ничего не было: пластмассовые босоножки и полосатый ситцевый сарафанчик, лямки были завязаны сзади на шее, чтобы не мешать загару. Вся она была ровного кофейного цвета, а стареющая кожа под глазами осталась морщинистой и белой, на левой ноге выпирала синевато-багровая варикозная вена, как маленькая вереница наполовину вылезших из воды шишек лохнесского чудовища на нечетких фотографиях, демонстрируемых для доказательства его существования. Тем не менее, хотя Джейн и была энергичной толстокожей ведьмой, солнце оставалось ее родной стихией.
— Бог мой, она выглядит ужасно, — ликовала она, усевшись со стаканом мартини в одно из потертых кресел. Мартини был как живая ртуть, а зеленая оливка повисла в нем, как глаз рептилии с красной радужной оболочкой.
— Кто? — спросила Александра, на самом деле прекрасно зная, о ком речь.
— Дражайшая миссис Ван Хорн, конечно, — ответила Джейн. — Даже на ярком солнце она выглядит, как в помещении, и это на Портовой в середине июня! Она имела наглость подойти ко мне, хотя я старалась незаметно прошмыгнуть в «Тявкающую лисицу».
— Бедняжка, — сказала Сьюки, набивая рот солеными орешками и с улыбкой их жуя. Летом она красила губы помадой более спокойного оттенка, а переносица маленького бесформенного носа облупилась, обожженная солнцем.
— У нее выпали волосы, наверное, от химиотерапии, и она носит платок, — сказала Джейн. — Довольно кокетливо, правда?
— Что она тебе сказала? — спросила Александра.
— Ой, она вся была из этих: «ну, разве не прелесть», и «Даррил и я совсем не видим вас теперь», и «пожалуйста, приходите, мы плаваем сейчас в заливе». Я отбрила ее, как могла. В самом деле, что за лицемерие. Она ведь нас смертельно ненавидит, должна ненавидеть.
— Она упоминала о своей болезни? — спросила Александра.
— Ни словечка. Все улыбается. «Какая прекрасная погода!», «Слышали, Артур Хэллибред купил себе хорошенький парусник?». Вот как она решила обходиться с нами.
Александра подумала, не рассказать ли им о звонке Дженни, но не решилась, не хотелось, чтобы над просьбой Дженни смеялись. А впрочем… ведь она по-настоящему предана своим сестрам, обиталищу ведьм.
— Она звонила мне месяц назад, — сказала она, — вообразила, что у нее везде опухли железки. Хотела повидаться со мной. Словно я могу ее вылечить.
— Как странно, — сказала Джейн. — И что же ты ей ответила?
— Я сказала «нет». Я и в самом деле не хочу ее видеть. Из этого не выйдет ничего хорошего. А что я действительно сделала, признаюсь, взяла и зашвырнула проклятую заговоренную куклу в трясину за домом.
Сьюки выпрямилась на своем месте, чуть не столкнув блюдечко с орешками с ручки кресла, но ловко подхватила его:
— Зачем, радость моя, что за экстравагантная выходка после того, как мы столько трудились с воском и всем прочим! Ты перестаешь быть ведьмой!
— Разве? Да какое это имеет значение, если ее уже лечат химиотерапией? Боб Осгуд, — самодовольно сказала Джейн, — дружит с доком Пэтом, и док Пэт говорит, что она просто загадка для него — поражено буквально все: печень, поджелудочная железа, костный мозг, ушные мочки. Entre nous [60], Боб говорит, что, по мнению дока Пэта, будет чудо, если она протянет еще два месяца. И Дженни тоже об этом знает. Химиотерапия для того только, чтобы успокоить Даррила, он, очевидно, обезумел от горя.
Теперь, когда Джейн взяла в любовники маленького лысенького банкира Боба Осгуда, между бровями немного разгладились две поперечные морщинки и свои высказывания она произносила веселым голосом, как будто извлекая их смычком из собственных вибрирующих голосовых связок. Александра не была знакома с матерью Джейн, но могла представить, что именно так разносились голоса в воздухе, поднимаясь от чашек с чаем в ее доме в Бэк-Бей.
— Бывают ремиссии, — запротестовала Александра без особой убежденности; из нее теперь истекала сила и растворялась в природе, двигаясь в астральных потоках за пределами комнаты.
— Ты великолепная, большая, великодушная, любвеобильная, нежная женщина, — промолвила Джейн Смарт, наклонившись к ней так, что в свободном вырезе сарафана показалась незагорелая грудь, — что на тебя нашло, Александра? Если бы не она, ты была бы сейчас хозяйкой «жабьего дома». Он приехал в Иствик, чтобы найти жену, и ею должна была стать ты.
— Мы хотели, чтобы стала ты, — сказала Сьюки.
— Ерунда, — пожала плечами Александра. — По-моему, каждая из вас ухватилась бы за такую возможность. Особенно ты, Джейн. Ты любишь играть во все эти игры ниже пояса.
— Подруги, не будем ссориться, — взмолилась Сьюки. — Давайте расслабимся. Поговорим о тех, кого я встретила в центре. Ни за что не догадаетесь, кого я видела вчера вечером перед супермаркетом!
— Энди Уорхола, — лениво высказала догадку Александра.
— Дон Полански!
— Маленькую потаскушку Эда? — переспросила Джейн. — Она же подорвалась при взрыве бомбы в Нью-Джерси!
— От нее же ничего не нашли, так, кое-какую одежду, — напомнила Сьюки. — Очевидно, она переехала из той комнаты, что они снимали в Хобокене на Манхэттене, где находилась их штаб-квартира. Революционеры по-настоящему никогда не доверяли Эду, он был слишком пожилым и правильным, и поэтому и послали его взорвать бомбы, чтобы проверить его преданность.
Джейн недобро захохотала своим особенным вибрато.
— Единственно, в чем я никогда не сомневалась, так это в том, что он предан, как осел.
Верхняя губа у Сьюки изогнулась в невысказанном укоре, она продолжала:
— Очевидно, для них Дон была своя, и ее взяли, когда она вместе с «главарями» разгуливала где-нибудь в Ист-Вилледж, в то время как Эд подорвался в Хобокене. Дон предполагает, что у него просто дрогнули руки, когда он соединял провода, сказалось недоедание и время, проведенное в подполье. К тому же она поняла, что и в постели он оказался не так уж хорош, я думаю.
— Для нее все прояснилось, — сказала Джейн и уточнила: — Ей стало все ясно.
— Кто это тебе рассказал? — спросила Александра у Сьюки, раздраженная манерой Джейн. — Ты что, подошла и поговорила с девчонкой у супермаркета?
— Нет, я побаиваюсь эту шпану, среди них сейчас есть даже черные, не знаю, откуда они, видимо из гетто в южном районе Провиденса. Обычно я хожу по другой стороне улицы. Мне сообщили Хэллибреды, что девушка вернулась в город и не хочет жить в трейлере с отчимом на Коддингтон-Джанкшн, поэтому она ютится где-то за армянской лавкой и ходит убирать по домам, чтобы заработать на сигареты и прочие карманные расходы. К Хэллибредам она приходит два раза в неделю. Думаю, Роза стала ее матерью-исповедницей. У Розы страшно болит спина, и она не может даже веник поднять без стона.
— Откуда, — спросила Александра, — ты столько знаешь о Хэллибредах?
— Ой, — сказала Сьюки, глядя в потолок, который гремел и звенел от приглушенных звуков телевизора. — Время от времени, с тех пор как мы расстались с Тоби, я бываю у них, составляю рейтинги фильмов для взрослых. Хэллибреды очень забавные люди, если только у нее хорошее настроение.
— Что произошло между тобой и Тоби? — спросила Джейн. — Ты казалась такой… довольной.
— Его уволили. Руководство синдикатом в Провиденсе, которому принадлежит «Уорд», решило, что при нем газета недостаточно сексуальна. И, должна сказать, он был и в самом деле сентиментален: ох, уж эти еврейские матери, как они портят сыновей. Думаю подать заявление и претендовать на пост редактора. Если даже Бренда Парсли может выполнять мужскую работу, не вижу причины, почему бы и мне не попробовать.
— Твоим дружкам не очень-то везет, — заметила Александра.
— Я не стала бы называть Артура дружком, — сказала Сьюки. — Для меня быть рядом с ним все равно что читать книгу, он столько знает.
— А я и не имела в виду Артура. Он что, твой дружок?
— Разве ему не везет? — спросила Джейн.
У Сьюки округлились глаза: она-то полагала, что все в курсе.
— Да нет, просто у него фибрилляция. Док Пэт сказал ему, что с этим можно долго жить, если под рукой держать дигиталис. Но он плохо переносит фибрилляцию, как будто в груди бьется птица, говорит он.
Обе подруги, почти неприкрыто хвалившиеся новыми любовниками, в глазах Александры воплощали само здоровье: гладкие и загорелые, набирающие силу с приближением смерти Дженни, беря у нее силу, как из тела мужчины. На черноволосой загорелой Джейн был сарафан-мини и босоножки, а Сьюки была одета в обычный для женщин Иствика летний наряд: шорты из махрового бархата, в которых ее задик казался выпуклым и круглым, и переливчатую синюю маечку, под которой подрагивала грудь, не стесненная лифчиком. Подумать только, Сьюки тридцать три года и она отваживается ходить без лифчика! Лет с тринадцати Александра завидовала таким нахальным, от природы стройным девчонкам, беззаботно евшим все подряд, в то время как ее дух был обременен массой плоти, готовой обратиться в жир всякий раз, когда она брала добавки. Слезы зависти закипали в глазах. Почему ей суждена эта участь, ведь ведьма должна танцевать, скользить, едва касаясь земли?
