Вернувшись домой, легла спать, не отвечая на встревоженные расспросы Глеба. Но проспала не более двух часов. Проснулась от страха: вдруг Рин позвонил, а я не слышала? Или же не позвонит никогда: обманул, как часто бывало?..
Но Рин не обманул.
Самолет улетал в Стамбул. (Отчего-то я была разочарована: ждала более экзотического места.) Брат был в новенькой одежде, с новым оранжевым рюкзаком. Он шутил и ехидничал, словно и не было накануне ничего ужасного: ни выставки, ни сожженного дома.
Я протянула ему конверт.
— Возьми. Это мои деньги — не Глеба. Пригодится на первое время.
— А хоть бы и Глеба. Спасибо! — Он небрежно засунул конверт в карман.
— Ты вернешься?
— Если и да, то не скоро.
— Рин, братик — неужели ты совсем-совсем не будешь скучать по мне?
— Конечно, нет — надо же такое придумать! И тебе не советую. Оставь прошлое прошлому, живи настоящим.
— Ты же знаешь, у меня не выйдет. Даже если очень захочу.
— Брось. Если мало мужа, заведи детей. Их ты, возможно, полюбишь, в отличие от него. Вот и будет, по ком сходить с ума и кем забивать голову.
Он уже тянул шею в сторону стойки регистрации. Я в отчаянье пыталась растянуть прощальную процедуру.
— Рин, давно хотела тебя спросить: что означал тот японский иероглиф в гостиной?
— Огонь.
— Вот как… А эта руна — на виске?
— Руна Ансуз. Но хватит тянуть за хвост кота, сестренка: иначе он просто отбросит его, как ящерица. И устремится — вперед и вверх…
Вернувшись домой, у подъезда столкнулась с Як-ки. Как, интересно, она меня отыскала — ведь адрес я оставляла только брату?
На ней были те же черные лохмотья, что и ночью. С большим трудом можно было опознать в них яркое нарядное пончо. На лице пузыри ожогов, волосы и ресницы обгорели. Я охнула и хотела потащить ее в поликлинику, но Як-ки замотала головой:
— Не больно. Само пройдет. Вот, — она протянула мне что-то длинное, завернутое в старые газеты.
— Что это?.. Рин уехал, ты знаешь? Улетел… Далеко и надолго.
— Знаю. Это тебе. Больше ничего не смогла вытащить.
В газетах оказался свернутый в трубочку холст с двумя дожками, лиловым и зеленым.
— Спасибо!..
Я обняла ее, едва не разревевшись от благодарности.
— Рада, что ты обрадовалась.
Як-ки подождала, пока я расцеплю руки на ее шее, и осторожно отстранилась.
"Что делать? Отпустить ее — чтобы опять бомжевала, продавала себя в вокзальных сортирах?.. Глеб не одобрит ее появление, однозначно. Но если я все объясню? Упрошу, умолю? Это ведь не навсегда — потом что-нибудь вместе придумаем".
— Не уходи! — Я придержала ее за обгорелый край пончо. — Пойдем ко мне! Будешь жить с нами. У нас в квартире не так просторно и не так прикольно, как было у Рина, но все же лучше, чем на улице.
— Нет-нет, — Як-ки мягко высвободилась. — Не беспокойся. Я уже все придумала. Все будет хорошо. Мне будет хорошо!
Она легко коснулась губами моего лба и отошла, прихрамывая…
На этом можно было бы закончить, если б не звонок, раздавшийся в моей квартире примерно через неделю.
— Мадам Ирина? — Мягкий английский показался лаской для слуха (оказывается, я соскучилась по его звучанию).
— Да, это я.
— Меня зовут Томас Райс, я владелец художественной галереи "Юникас" в Лондоне. Я был в Москве на выставке картин вашего брата. Возможно, вы меня даже помните: высокий, в клетчатом плаще? Впрочем, неважно. Тогда я настолько проникся впечатлением от работ, что даже не решился поговорить с ним. Всю ночь не мог заснуть — перед глазами стояли необыкновенные образы, странные краски. А наутро, к сожалению, должен был срочно возвращаться в Лондон: непредвиденные дела. У вашего брата большой талант. Он обязательно должен выставляться в моей галерее. Не подскажете, как его найти? Ни один телефон не отвечает. Вас я, признаться, отыскал с большим трудом.
— Мистер Райс, очень жаль, что вы не смогли поговорить с братом тогда. Сейчас это невозможно: он уехал, далеко, и неизвестно, когда вернется.
— А его работы? Может быть, вы взяли бы на себя ответственность распорядиться ими в его отсутствие?
— К сожалению, случился пожар. Ни одну из работ спасти не удалось. Извините, ничем не могу вам помочь.
Мистер Райс залопотал что-то ошеломленное, но я повесила трубку, проявив невежливость. И принялась смеяться.
Испуганный Глеб долго приводил меня в чувство — заталкивая в глотку успокоительные, отпаивая минералкой, покачивая на руках и мыча колыбельные песенки…
Часть 3. Д Е М И У Р Г
ВОЛЧЬЕ ПОЛЕ
Редкие вести от Рина приходили только первые два года. А потом он словно растворился. И я, честно сказать, потихоньку начала приучать себя к мысли, что брата уже нет на свете — иначе он дал бы о себе знать. Хотя бы затем, чтобы похвастаться яркой и интересной жизнью: у тебя, серой мышки, все скучно и обыденно, а вот у меня — в Марокко (в Паленке, в Сеуле, в Лхассе)…
Но вестей не было. Не проходило дня, чтобы я не вспоминала о нем, но со временем воспоминания теряли яркость и остроту. Порой мне даже казалось, что в действительности Рина не существовало, я его выдумала — в силу хронического одиночества и неуемной фантазии.
С Глебом мы зарегистрировались, как и планировали. Медовый месяц провели на Гоа. Он категорически избегал разговоров о брате и о моем прошлом вообще. Если изначально он недолюбливал Рина, то, узнав о сгоревшем доме, возненавидел. Правда, он умудрился получить страховку — использовав профессиональную хитрость и сумев доказать, что дом сгорел из-за неисправности проводки, а не был подожжен намеренно. Страховка была на мое имя, и я не стала ее тратить, а положила в банк. Если Рин, паче чаянья, вернется, сможет отстроить новый дом или купить квартиру.
Но Рин не возвращался.
Простота и обыкновенность Глеба, так подкупившие меня в начале знакомства, мало-помалу приелись. Мне стало тесно и скучно в одном с ним доме. Но к тому времени, как я это осознала (будучи конформистом и тугодумом, созревала я долго), у нас уже было двое мальчишек, собака, трехкомнатная квартира и дача. О разводе, при таких условиях, заикаться было бы глупо.
Так обстояли дела на тот момент, когда история Рина неожиданно получила продолжение. Была зима. За окном нашей дачи царило снежно-сиреневое великолепие и покой. В доме тоже царил покой — я осталась на десять дней одна. Глеб с детьми укатил на рождественские праздники в Египет. Мне, по его словам, путевки не досталось. Я подозревала, что она досталась очередной любовнице, но не слишком расстраивалась на этот счет: покой и одиночество в тот период были насущнее моря и солнца. Ревновать же мужчину, которого не любишь и никогда не любила — и вовсе смешно.
