Ознакомительная версия.
— Спасибо, что спала на правом боку.
— Для тебя я готова спать хоть стоя. Интересно, все женщины могут вот так разговаривать со своими детьми? Надеюсь, что да. Это такое прекрасное чувство!
Девушке казалось, ещё немного и она почувствует пульсацию этой крови.
— У тебя в голове есть шатёр, и в том шатре, прямо на ковре, рядом с твоими воспоминаниями я разложил свои. Попробуй их потрогать. Может, они откроются тебе.
Керме смеется внутри.
— Откуда у тебя воспоминания, маленький? Все твои воспоминания — путешествие вокруг моего сердечка…
Она запнулась, вспомнив о Растяпе. А голос внутри неё сказал:
— Вот и нет. Я был кем-то уже много-много раз. Попробуй.
Керме попробовала представить себе шатёр, и это получилось почти сразу, как будто кто-то его там уже возвёл, а потом просто замаскировал… к примеру, отняв у неё зрение.
Ходят здесь только босиком. Под ногами мягко — овечьи шкуры и войлок, умятый до такой степени, что почти не ощущается ступнями. Между пальцами иногда застревает солома, щекочет пятки. Воздух густой и такой приятный, что хочется тереться об него щекой. Полог задёрнут, воздух проникает только через отверстие в потолке. Летний вечер вокруг, летний вечер внутри, и в костре нет надобности, и не будет надобности всю ночь. Однако угли ещё пышут теплом, в них так приятно купать пальчики, пачкая их в золе. Керме всегда это запрещали, тем приятнее было делать это здесь, где никто её не видит.
Девочка попыталась заполнить его тем, что ей близко, и шатёр начал заполняться овцами. Она смеялась и отпихивала их от себя, проводила руками по жёстким загривкам и мокрым носам. В углу валялась пряжа и спицы с различными хитрыми принадлежностями для плетения, шитья и вязания. Кто-то снаружи наигрывал на морин-хууре, грустную сказку, откуда-то издалека ему вторила флейта. Музыканта в шатре не было, но его песня была внутри и грела Керме душу.
Музыку заглушало тихое посапывание. Кто-то спал совсем рядом, и Керме с теплотой в груди узнала своего мужа. И правда, больше всего она любила слушать, как он спит, чувствовать ветер внутри, положив ему на грудь ладошку.
И ещё много-много всяких мелочей, вроде пушистых лисьих хвостов, свешивающихся с потолка, птичьих перьев, пробивающийся сквозь стыки шкур на полу молодой ковыль. Большой съедобный гриб с целым выводком детишек под шляпкой, который предстояло ещё найти — тоже приятность.
Кроме всех этих знакомых до щемления в груди вещей, девочка вдруг заметила участок, где не было абсолютно ничего. То есть было, но что-то непонятное, неизвестное, что-то, с чем она ещё не встречалась в жизни.
— Это ты имел ввиду, маленький?
Керме приблизилась осторожно, обходя овец и собирая с их спин крупицы уверенности. Протянула руку в тёмный угол, и коснулась разложенных там предметов.
— Я… я не знаю, что это, — пролепетала она.
— Я тоже. Это то, что я собрал, когда жил в своих прошлых жизнях. Я помню, что ездил там на такой штуке. Уууу! Большой. И живой, она делает так: Игогого! Я сидел у неё на спине.
— Это, наверное, лошадь, — сказала Керме, и тут же ощутила, как в плечо ей ткнулся влажный нос. Вздрогнула от неожиданности, и рассмеялась, признав лошадиную морду. — Как странно. Это не овечьи воспоминания.
Растяпа промолчал, словно не зная, что ответить, и Керме снова подумала, как хорошо иметь ребёнка.
Ну вот, теперь Наранв одиночестве. Если бы у него было оба глаза, острые, как у орла, он увидел бы только шапку Урувая, раскачивающуюся над горизонтом. Время перевести дух, посидеть и подумать.
Наран совсем не был уверен, правильно ли поступил, прогнав приятеля. Неизвестно, будет ли легче в горах или же напротив, ему потребуется твёрдое верное плечо.
— Сможешь мне подставить плечо, если будет трудно? — хмуро спросил он у Уголька. Осмотрел его с холки до копыт и обратно. — Ну, или хотя бы круп…
Всё же он сделал всё правильно. Урувай верный и простодушный. И упрямый, когда нужно. Он обязательно доберётся до аила, а дорогой допишет песню. Заточит как атаманскую кривую саблю. Будет петь её в каждом шатре, который даст ему ночлег, в каждом аиле. Может быть, Нарану и правда придётся вернуться домой ни с чем, и тогда песня, которую будут петь по всей степи, послужит ему хорошую службу. В родном аиле его встретят, как героя, и батя Анхар будет валяться у него в ногах, вымаливая прощение.
Наран расправил плечи и улыбнулся, представив себе эту картину. Конечно, он его простит. Поднимет с земли, отряхнёт полы халата от грязи, и обнимет, как родного отца. Он прошёлся вокруг костра и споткнулся о забытую Уруваем каменную сову. Вздохнул и откатил её к седельным сумкам. Если уж проделала с ними такой путь, пускай едет до конца и напоминает ему о друге-толстяке.
Юноша снова, в который уже раз за несколько дней, подумал, что лисья натура дала ему нечто большее, чем быстрые конечности, клыки и бесполезный невидимый хвост.
Это нужно отметить, и на этот счёт у него припрятан превосходный кролик.
Наран настиг горы, величественно, вереницей улиток ползущие прямо к рассвету, уже к полудню, хотя полуднем это назвать было сложно. Небо затянули облака, предвещающие новый снегопад. Возможно, он будет таять дольше первого, а может, не растает до весны.
Да, здесь был совершенно другой мир. Здесь уже не распространяются законы степи, за каждым взгорьем Нарану мерещились враждебные тени, и лук, из которого он разучился стрелять, но доверие которого ещё не потерял до конца, грел левое запястье. Наран вовсе не был уверен, что пернатые осы полетят куда надо, но так было спокойнее. Всё же отполированное человеческой кожей дерево оставалось его другом, и сердце начинало биться чуть размереннее, когда оно ручной змейкой скользило по руке вверх, к плечу, и поглядывало оттуда на взбесившийся пейзаж с недоверием.
— Знаю, знаю, — чужим голосом сказал Наран. — Знаю…
Поменялся даже запах. Степные суховеи или зимнюю мокреть кобылицы-степи сменил дух мокрой древесины и прелых листьев. Под копытами всё время что-то ломалось, скрипело и трещало, какие-то кусты стремились дотянуться до коленей всадника, оставить там свои отметины, а полы халата топорщились колючками. Ровный бег уступил место вихлянию и игре в поддавки с местностью. Вот я тебя вижу, а вот — нет… С этого пригорка сползти, вызвав крошечный обвал, на этот забраться, слушая, как перетекают в твои голени мышцы лошади, и как она фыркает, выдыхая брызги горячей влаги. Может, с какой-то стороны сюда и тёк ручеёк тропы, но только не с этой. Наран поразмыслил, сумеет ли он за сутки-двое обойти все эти горы, чтобы найти более или менее приемлемую дорожку, но решил, что нет.
Ознакомительная версия.
