— Вы слышите?
Он указал рукой на то место, где должны были находиться аргираспиды. Сейчас его — как и все вокруг — окутывали облака пыли. Оттуда доносился звон оружия, воинственные крики, там угадывалось ожесточенное сражение. И звуки эти постепенно передвигались к западу: ветераны не бежали, они вступили в бой и, похоже, одолевали пехоту Фригийца.
— Все еще поправимо! — торжествующе прокричал стратег.
Предательство, глупость, трусость — что было главным в этот день? А, может быть, пыль, царившая над полем? После столкновения с кочевниками на Евфрате Калхас забыл о своем предсказании. И сейчас безутешно корил себя за то, что не напомнил утром стратегу: «Бойся пыли!»
Укрытые пыльной завесой мидийцы и тарентинцы захватили лагерь Эвмена. Стратег узнал об этом, когда после долгого, осторожного скитания через моря пыли, постоянно опасаясь оказаться в лапах фригийцев, гетайры наконец натолкнулись на воинов Филиппа.
— Я отбил две атаки, — срывающимся голосом оправдывался командир правого крыла. — Потом поднялась эта гадость, сражаться стало невозможно, и мы отошли немного назад, к холму. Тут вдруг появляются обозные и кричат, что тарентинцы грабят лагерь!
— Проклятье! — Эвмен мучительно запрокинул голову. — Сколько же несчастий может принести один день!
Они поднялись на вершину холма, но оттуда все равно мало что было видно. В центре, похоже, еще продолжалась битва. Чувствовалось, что пыль скрывает передвижения каких-то отрядов, но чьи они, какой численности, куда направляются было неизвестно.
— Возможно, это наши и не наши, — говорил Филипп. — Все запуталось. Сомневаюсь, что там есть хоть какой-то порядок. Носятся слоны, свои атакуют своих…
— Не вечно же это будет продолжаться! — зло кусал губы Эвмен. — Пыль должна осесть!.. Где сатрапы? Куда бежал Певкест?
Калхас испытывал ту же боль, что и стратег. Потеря лагеря означала, что и Иероним, и семья Эвмена попали в руки солдат Фригийца. Благодарение Зевсу, если имя автократора заставило антигоновцев отнестись к ним с уважением. Но станут ли мидийцы разбираться с теми, кто оказался в шатре стратега?
И какова судьба Дотима? Калхас был уверен, что наемник пытался удержать своих воинов от бегства, а если они все же бежали — не означает ли это, что он пал рядом с Гифасисом?
Почему произошла эта катастрофа? Что теперь делать? Как помочь тем, кто еще сопротивляется?
— Надо ждать, — отговаривал Эвмена от поспешных шагов Филипп. — Бросаться туда сломя голову самоубийственно. Пыль осядет — и станет ясно, что делать.
Постепенно душевную тревогу дополнила физическая боль. Ярость, которая во время сражения и бегства позволяла не замечать ран, теперь утихла, и Калхас обнаружил, что оружие антигоновцев в нескольких местах прорвало его латную куртку. Ему все еще везло: раны были неглубоки, но из них сочилась кровь. Засыхая, она слипалась с курткой, и потому каждое резкое движение заставляло пастуха раздраженно шипеть. Калхасу казалось, будто он отдирает от себя целые лоскуты кожи. На этой голой земле было невозможно найти даже несколько засохших былинок полыни, чтобы разжевать их и смазать раны. Поэтому приходилось терпеть.
Калхас сосредоточился, сопротивляясь боли и раздражению. Кончиками пальцев он поглаживал шарик, убеждая себя, что это приносит облегчение. Он настолько сосредоточился, что не заметил, как пыль начала рассеиваться. Только возбужденные голоса Эвмена и Филиппа заставили его посмотреть по сторонам.
Поле сражения стало видно совершенно отчетливо. Там, где недавно колыхалось белесое месиво, теперь лежали мертвые люди, лошади, слоны со вспоротым брюхом. Прислужники Ареса вволю нагулялись под покровом пыли. Калхас не ожидал такого количества жертв. Но он тут же забыл о них, ибо увидел ровный, чуть поблескивающий щитами строй аргираспидов. Похоже, бог войны миловал македонян. К ним жались остатки гипаспистов и греческих наемников. Остальные исчезли, как это и бывает в большинстве сражений. Одни бежали после первого же столкновения, другие — при виде слонов, третьи явно были перепуганы пылью. Сейчас орды этих беглецов, шарахаясь от взбешенных животных, беспорядочно бродили по округе, ожидая известий от тех немногих, что должны были решить исход битвы.
Но если из армии Эвмена на поле боя остались только аргираспиды, то пехота Антигона оказалась сметена с него полностью. Груды тел обильно устилали путь, который прошли ветераны. Калхас мог угадать по этим грудам, как мерно и неспешно они шествовали посреди глинистого тумана, одолевая одного противника за другим. Однажды антигоновцы бросили на них слонов — и Тевтам со своими соратниками отметил эту атаку бесформенными, громоздкими трупами зверей. В конце концов антигоновцы бежали: пастух успел заметить нестройные пешие толпы, удалявшиеся к лагерю Фригийца.
Однако битва еще не была закончена, ибо конница Антигона чувствовала себя хозяйкой ситуации. Неприятель объединил оба конных крыла и теперь расположился всей своей массой между аргираспидами и холмом. Фригиец мешал объединиться Эвмену и Тевтаму, так что тем оставалось стоять на месте и ждать непонятно чего.
«Непонятно что» появилось с тыльной стороны холма. Отвлеченные зрелищем битвы, стратег и Филипп не сразу заметили большой конный отряд, стоявший там. Когда им указали на него, Эвмен едва не подпрыгнул на месте:
— Персы! Филипп, это же Певкест!
— Вот уж не знаю, радоваться ли, — мрачно произнес военачальник.
— Я еду к нему! — Эвмен приказал подать коня. — Ты, Филипп, оставайся, а я должен с ним говорить!
При виде стратега физиономия Певкеста вытянулась.
— Почему ты стоишь? — не давая опомниться, Эвмен обрушился на сатрапа. — Неужели ты простоял здесь все время?
— И что? — овечье лицо стало злым. — Простоял здесь, и что?
— Следуй за мной! Есть еще возможность исправить ошибку! Если сейчас мы атакуем Антигона!..
— А ты знаешь, что лагерь захвачен? — Певкест говорил с каким-то сладострастным самоунижением. — И после того, как бежал я, бежали остальные сатрапы?
— Знаю. Но если мы атакуем…
— Все потеряно! — перебил сатрап.
— Неправда! Аргираспиды целы, гетайры при мне, нужна лишь решительность! Певкест, вспомни о мужестве, вспомни, чьим ты был телохранителем!
Лицо сатрапа налилось крысиной яростью.
— Воюй! Атакуй! Только один, без меня! Ненавижу!
Он истерически повернулся к воинам:
— Все потеряно, мы уходим!
Персы невнятно загудели.
— Нечего мяться! Живей, живей!
Певкест обнажил меч и, словно овечье стадо, погнал своих гвардейцев прочь от холма.
— Все кончено! — сатрап не желал слушать никаких возражений.
