Смекай дальше. Прокатить добросиянное от Теплынь-озера до Кудыкиных гор – это чуть меньше суток. А до речки Сволочи, ежели поднапрячься – ночи за глаза хватит. Значит, можно обойтись и одним изделием. Зачалили, прогнали по желобу, загрузили чурками – и на кидало…
И все равно сомнение берет. Перво-наперво, как солнышки-то со сволочанами делить будем? Кому четное, кому нечетное?.. Ну, это ладно, поделим как-нибудь… А вот что без запасного работать придется – ох, боязно… Повредишь ненароком обшивку – и, пока не починишь, сиди в темноте, зубами от холода щелкай! Опять же с кидалом… Старое-то пристреляно, а новое-то еще собирать да отлаживать… Промажешь разок – и будет, как с тем мертвым городом на Сволочи… Да город – что город? Город и заново отстроить можно, и людишек нарожать, а солнышко-то не родишь и не построишь! Новое грекам заказать?.. А чем платить? За одно вон кидало несчастное добрая четверть теплынских лесов ушла!.. Да-а… Тут уже не Серой, тут Черной Сумеречью пахнет, ежели разок промажем! Будем потом врать да хныкать, вроде тех побирушек-беженцев, что солнышко у нас тоже само собой погорело…
Подумаешь так, подумаешь – и ажно дух займется. Очнешься – да и сотрешь рукавичкой со стола, к ляду, этот свой чертеж, чтоб глаза его не видели…
* * *
– Ну вот смотри… – процедила Чернава, поворачивая так и эдак мокрый кусок олова, отлившийся в виде короткого и толстого рыбьего хвоста. – Вот это оно самое и есть, что тебя испужало…
– А то я раньше не знал!.. – буркнул Докука и содрогнулся, вспомнив бездну, пепельно-серые пенные хляби и возносящуюся плашмя огромную черную лопасть.
– Все равно без отгада нельзя, – строго заметила ворожея и еще раз внимательно оглядела отливку. – Положи по денежке на каждый угол стола, а сам ступай… Попробую отговорить…
Кудесник поднялся, кряхтя, извлек из болтающейся на поясе зепи четыре серебряных чешуйки и, разложив, как было велено, вышел. У двери задержался, прислушался. Чернава уже вовсю бормотала:
– …на том море-окияне Теплынском стоит Буян-остров, а на том Буяне-острове стоит дуб булатный: корени булатные, сучье булатное, вершина булатная…
Докука припал чутким ухом к дверному полотну и, недоверчиво скосоротясь, продолжал внимать. Не было от веку на Теплынь-озере никаких островов, иначе туда и солнышко бы не бросали, чтобы обшивку ненароком не продырявить!.. Булатный там, не булатный, а угоди мы в него разок – трухи бы от того дуба не осталось! Да и от острова тоже. Хотя на то он и заговор: все вранье, а глядишь, помогает…
– …вихрем не согнет, ветром не сломит, так бы и у добра молодца Докуки-кудесника стояли семьдесят семь жил и едина жила…
Тут в глубине подземелья заскрипели по щебню чьи-то тяжелые неторопливые шаги, и кудесник Докука метнулся прочь, гремя оберегами. Последнее, что он услышал из-за двери, было:
– …пылок и ярок на красныя девицы, на злого человека порчельника, на полое место, во веки веков…
Честно оттарабанив заговор, Чернава сгребла все четыре денежки и, встав, собиралась отправить их в заветный ларец, когда в клеть снова постучали, причем не кольцом и не рукою. Вроде бы посохом…
– Ну чего возвернулся? – прикрикнула ворожея. – Смотри, подслушаешь – проку не будет!.. Да ты открой, открой дверь-то! Не заперто…
Снаружи потянули за кольцо, но на пороге обозначился отнюдь не Докука, а насупленный боярин в шубе и шапке. Ростом он был невелик, но все равно важен – ширше двери. И, ежели не лгали Чернаве ясны глазыньки, он-то и призывал ее когда-то в свой терем – шишимору вывести.
– Боярину – челом… – неспешно приветствовала гостя ворожея. – Зачем пожаловал?
Тот засопел, оглядел просторную клеть и, пройдя к стене, тяжко опустился на лавку. Далеко отставленной рукой упер посох в застеленный греческим ковриком пол.
– Искусна ли свадебную поруху отводить? – вопросил он.
Чернава помрачнела, ответила не сразу.
– Дело тонкое, – сдержанно отозвалась она наконец. – Тут, главное, чтобы прикрыш-траву под порог положить не забыли… – Метнула на боярина пристальный взгляд и вдруг повысила голос: – А невесте на тот порог не наступать, иначе все злые наговоры на голову ей обрушатся… – Замолчала, снова смерила темным оком. – И много ли, боярин, заплатишь?..
* * *
Червленый грудастый корабль с лебединой шеей шел нарыском вниз по течению, держась близ левого берега, где Вытекла была особенно глубока.
В сырых утренних туманах (с ночью опять протянули!) слева скользнула в каких-нибудь трех переплевах знакомая ветхая пристань. Подернутая мелким серым дождиком, копошилась в непролазной грязи родная слободка. Прильнув к усаженному каплями боковому оконцу изноровленного на корме чердака, Кудыка закручинился, осунулся даже… По крутому бережку впереступочку спускалась с коромыслом к воде рослая Купава, жена Плоскыни. Эх, окликнуть бы, спросить, как там дед, как Плоскыня, сама здорова ли… Но – нельзя, нельзя… Завид Хотеныч настрого запретил и нос из чердака высовывать при виде любого селения, а уж при виде слободки древорезов – тем более.
Кудыка выждал, когда слободку за кормой окончательно размоет дождиком, и лишь после этого дерзнул выйти на палубу – под навес.
– Слышь, Костя… – с тоской сказал он наладчику греку. – Видал, деревенька слева прошла?.. Ну так я в ней родился…
Тот вскинул плечи, закатил глаза, прищелкнул языком. Грек – как грек, только все прочие смуглые, а он – багровый. Ну да оно и понятно, наладчик ведь: то с берендеями, то с варягами крутится, а и те, и другие – выпить-то не дураки!.. Потому и Багряновидным прозвали…
– И как ви тут зивете? – подивился он. – Мокро зе!..
Кудыка шмыгнул носом и недовольно покосился на грека. Ишь, привык в Елладе своей… Конечно! Если тресветлое нафтой калить ежедневно, а не дровами – мигом и у нас всю сырость подберет…
К полудню облака над головой подрастянулись, истончали, воссияло смутное белое пятно солнышка, морось кончилась. Справа выступила из серой дымки остроконечная Ярилина гора, слева мигнул злачеными маковками боярский терем. Кудыка посомневался, подумал и решил остаться на палубе. Про терема Завид Хотеныч ничего не сказывал, только про селения… Да и далековато до боярских хором, кто там его увидит? А и увидят – так не узнают…
Тем часом берега раздались, и впереди лениво, как бы нехотя заблистало обширное Мизгирь-озеро. Сволочанская сторона его была еле различима, но, надо думать, строительство каменного причала шло вовсю.
– Слышь, Костя… А трубка у тебя подозрительная при себе?
Багроволикий грек снял с пояса медный раздвижной стволик, с обоих концов которого были хитроумно вправлены вовнутрь чечевичные стеклышки, и протянул его Кудыке. Тот приладил снарядец к глазу, навел… Да, строили… На низком берегу явственно чернел знакомый очерк огромной желобчатой качели с перечапом.
