Ознакомительная версия.
Правильно… Ей тоже сейчас следовало юркнуть туда же. Захлопнуть за собой дверь, запереться с той стороны.
А на пороге покинутой комнаты уже – крики, звон металла…
Что происходит – Эржебетт не видела. Эржебетт уже укрылась за спасительной дверью. А вот запереться – не успела. Едва руки коснулись засова – новые звуки. Совсем рядом. Сзади, за спиной – там, где изгиб коридора. Быстрые шаги, позвякивание доспеха…
Обернулась. Начала оборачиваться, вернее.
Стремительное приближение чего-то… кого-то Эржебетт ощутила, скорее, не зрением, а через потревоженный воздух.
Прятались?!
Ждали?!
Здесь?!
Специально?!
Ее?!
Она открыла рот. Хотела крикнуть, привлечь внимание тех пятерых стражей. Услышат ли они ее? Нет ли? Неважно. Важно – крикнуть. Важно – громко.
Вздох. Побольше воздуха в грудь.
Но с выдохом-криком – промедлила! Но – упустила момент!
Миг.
И рот закрывает толстая жесткая рука… перчатка. Опять – латная, боевая? Опять – кожа, сталь, серебро? Не разглядеть…
Еще миг.
И вот уже не рука – кляп во рту.
Еще…
И непроглядно черный мешок на голове. Пыльный, грязный.
Руки, державшие ее, были цепкие, крепкие. Сильные были руки. Мужские. И – да, на ощупь – в доспехах.
Ее куда-то волокут, тащат эти руки. И она вдруг понимает, что сама уже – без одежды. Совсем. Кто-то одним рывком сорвал с нее рубашку, и теперь сорочка стесняет движения, путается в ногах, как путалась недавно медвежья шкура.
Может, не все так страшно?
Может, над единственной женщиной, объявившейся в замке, всего лишь решили потешиться какие-нибудь обезумевшие от долгого воздержания рыцари-монахи? Поглумиться решили? Всего лишь…
И все?
Она была слаба, она была ранена, в ее ноге засели осиновые занозы. И все же она попыталась.
Первое побуждение… самое первое и самое простое, что Эржебетт могла сейчас предпринять для своего спасения, – это прижаться, прильнуть к тащившим ее рукам – со всею страстью, на которую она была способна и от которой еще не придумано защитных лат. Попытаться пробудить через мужские руки мужской интерес, естество, желание… Похоть.
Она могла, она умела это. Пробуждать это.
Ей нужно было смутить их, ошарашить, сбить с толку. Ей нужно было, чтобы цепкие руки ослабили хватку. Или держали ее иначе. Как мужчина держит женщину, а не как бесполый хищник – бесполую же добычу. Ей нужно было время. Немного. Совсем немного. Недолгое замешательство нужно, которым можно воспользоваться. Быть может – можно…
И вырваться. Постараться вырваться. И – назад, обратно, туда, где бьются с кем-то сейчас пять ее стражей. Где, возможно, еще остался хоть один из пятерых. Который сможет прикрыть ее и задержать охотящихся за ней.
Не вышло. Не удалось.
Закованными в броню оказались не только руки, державшие ее. В неведомую броню была закована и душа и инстинкты тех, кто схватил Эржебетт.
Враг устоял против искушения. Но что?.. Что это за враг такой?
Изловчилась, Эржебетт тряхнула головой, сбросила мешок.
Увидела в косых лучах яркого света, падающих из узкой бойницы, человеческую фигуру. Тевтонский рыцарь. В тевтонском доспехе. В закрытом тевтонском шлеме. В белом тевтонском плаще. С черным тевтонским крестом на плече.
И рядом – вторая такая же фигура.
Все верно. Ее схватили два орденских брата. Но рыцарями этими двигала отнюдь не похоть. Иное что-то двигало ими.
Что?!
А вот мелькнул перед глазами третий рыцарский плащ. И еще кто-то из тевтонов пробежал. Мимо. Мимо нее. И еще… Эти трое, бренча металлом, спешили по коридору дальше – к комнате, из которой она так неосмотрительно выскочила.
«Нападут сзади, – мелькнула отстраненная мысль. – На воинов, бьющихся за меня, нападут».
Впрочем, это ее сейчас волновало мало. Ясно ведь уже – полдесятка стражей ей теперь ничем не помогут, а потому их судьба Эржебетт была неинтересна. Куда больше ее заботила собственная участь.
Что ей уготовлено? Куда ее тащат?
И снова – мешок на голову. На этот раз черную ткань туго затянули под подбородком – не скинуть.
Куда? Тащат?
Тащили недолго. И недалеко. Притащили.
Бросили.
Положили, на что-то.
Вложили. Втиснули.
Во что-то…
Что это было? Что-то жесткое, колючее… шипастое, хоть и не острое. Жутко неприятное, знакомое дерево.
Она не видела, но…
Осина! – нутром почувствовала Эржебетт. Попыталась вырваться, вскочить.
Не смогла.
Ее уже придавливали. Припечатывали. Сверху. Тем же жестким, туповато-шипастым, осиновым. Вытягивающим остатки сил. Особых сил, коих нет и никогда не будет у простого смертного.
В голое нежное девичье тело вцепились сточенные, но крепкие деревянные зубья. Во все тело – сразу. От лодыжек, до шеи. Спереди, сзади. Один шип вошел в рану, растревожил проклятые занозы.
Бо-о-ольно!
Что-то тихонько заскрипело. И – тяжесть… страшная тяжесть, давящая и сверху, и снизу. Кто-то молча и быстро закручивал тугие болты. Осиновые колодки сжимались, словно намереваясь раздавить, расплющить хрупкую плоть, угодившую в зубастые тиски.
И – уже не вырваться. Да что там вырваться – не шелохнуться. Уже трудно дышать. Уже хрустят кости. А злое дерево все стискивало, стискивало…
Тяжко, до чего же тяжко…
Поймали! Ее поймали! Не убили, но взяли живьем. Зачем-то. Для чего-то.
Больше сопротивляться не было сил, нужды, возможности, желания… Думать – тоже. Подавленная, раздавленная, находившаяся почти в бессознательном положении, она чувствовала, как ее, зажатую в осиновый доспех, – поднимают и снова куда-то вкладывают…
Металлический лязг.
В ящик? В клетку?
Потом – несут.
Уносят.
А где-то там, за дверью, которую она так и не успела запереть, стихает шум скоротечной схватки. И – крики. И хриплые проклятия на языке русов. И чмокающие, высасывающие звуки. Кровь высасывающие…
Осина давила.
Сознание Эржебетт медленно-медленно уплывало.
Пока не уплыло вовсе.
…Потом сознание вернулось. Но не вернулась былая сила, вытянутая злым деревом. Сила, что делает нечеловека могущественнее человека. Ее, силы этой – увы – почти не оставалось. А все остальное не имело значения.
На голове Эржебетт теперь не было пыльного черного мешка. Во рту не было кляпа.
И света не было. И никого рядом – не было тоже.
Эржебетт лежала в тисках осиновых колодок. В клетке из серебра и стали, в каменном гробу. В кромешной тьме. Одна. Скованная, неподвижная, беспомощная, бессильная, раздетая.
Она ждала.
Чего-то.
Чего-нибудь.
Ей было страшно. Жутко.
Она вслушивалась в темную тишину вокруг.
В тихую тьму.
До чего же страшно ей было сейчас!
Ознакомительная версия.
