Ознакомительная версия.
У Орвина, по-моему, даже губы затряслись:
— Как ты можешь… Вспомни прорицание, Аль, «земля присосётся к твоим подошвам и втянет во чрево своё… Ветви поймают в липкую паутину всех, имеющих крылья»…
Он говорил всё тише и, наконец, замолк.
Эста холодно пожал плечами, взял со стола нож и принялся сосредоточенно царапать столешницу:
— Ты маг, и не мне тебе объяснять. Уж что, казалось бы, ужаснее: взять да и вспороть человеку живот. А если вспарывает хирург? Внешне всё выглядит, как бойня: потоки крови, боль, страх… Да только пациент вместо неизбежной могилы отправляется, скажем, на званый вечер… Не сразу, конечно. Спустя время. Но на всё требуется время. И всё имеет свою цену.
Он оставил стол и задумчиво провёл ножом по своей щеке.
— И не надо так смотреть, Орвин. Это, в сущности, болтовня. Может, так, а может, эдак. Но в мире иногда происходят страшно циничные вещи, дружочек.
— «Но стократ хуже имеющим магический дар…» — тихо, укоризненно сказал Орвин.
Эст снова пожал плечами:
— Ну что ж… Но маги на то и маги, чтобы не закрывать глаза тогда, когда так и хочется зажмуриться.
Но тут Ларт, который всё это время думал о своём, поднялся, стиснув кулаки. Обвёл всех тяжёлым взглядом. Уронил вполголоса:
— Хватит.
Тогда оба посмотрели на моего хозяина. Он продолжил тихо:
— «Только Привратник откроет дверь, только Привратник… Привратник откроет, и ЭТО войдёт, но не раньше!»
Перевёл дух:
— Ты сказал, Аль, его нет на поверхности земли? Где же он? Там, у Двери. У Двери, понимаете? Он пошёл открывать. Но мы… Пусть он не успеет. Я, Легиар, готов отдать за это жизнь.
— Я тоже, — сказал нервный Орвин.
Эст только хмыкнул презрительно.
Он шёл длинным берегом, увязая по щиколотку в теплом шёлковом песке.
Нет, не сейчас. Сейчас он шёл тёмным душным коридором… И истёртые ступени вели его вниз, хотя он, кажется, поднимался.
Влажная трава… Не сейчас. Круглые булыжники когда-то звонкой мостовой… Лоснящиеся листья, голубые лоскутки, зелёные заплатки… Оранжевое над изумрудным. Стрекоза отражается в глади… Не сейчас.
Небо низкое, такое, что, кажется, лежит у тебя на плечах. Небо давит и не даёт разогнуться. Сбросить!
Тесная коробка, фанерный балаган. Не плачь, если случайно проломится стенка.
Коридор. Поворот. Факел в руке чадит. Где она? Где ДВЕРЬ?
Я открою, и ты войдёшь. Вернее, Я войду. Я открою и я же войду. Скоро. Сейчас.
А когда чайки, потревоженные, поднялись над берегом… Парус был ещё далеко, светло-синий парус в тёмно-синем море. Мягко возились водоросли у берега, всплёскивали лохматыми ветвями, будто в растерянности. Умирала медуза на буром камне. А я взял её голыми руками и пустил в воду: «Иди домой».
Иди домой.
Где твой дом, Марран?
Снова поворот. Если факел в руке погаснет… Нет, это ненужная мысль.
Холодно. Широкая полынья, в глубине — тёмные рыбьи спины… Не то. Туман, тяжёлый, как сметана… Не то. Парк. Сад. Фонтан. Дети под присмотром одноглазой няньки. Сад обнесён нарядной оградой, яркой, ажурной, из гладких деревянных палочек… Что — за оградой? Что бывает, когда не бывает фонтанов?
Заглянуть за ограду… Прижаться лицом к деревянным… Нет, это прутья клетки. Это клетка, огромная, ржавая, и я в ней один. Остальные — снаружи.
Вот мальчик, ухоженный, плотный. Разве у него не было няньки? Светловолосый, на носу царапина. Встретился взглядом…
Чего же я стал? Идти… Факел трясётся в руке. Зачем было смотреть мне в глаза? Что за сила, что за чудовищные побуждения движут вами, мои соплеменники? Существа, подобные мне?
И лица всех живущих слились в одну харю, глумящуюся, разевающую в хохоте слюнявый рот…
Маленькая девочка на плечах отца. Отец добродушно скалится, подаёт малышке гнилушку…
Не пытайся заслониться — выронишь факел. Не заслониться. Выжечь.
Кто я им? Кем я прихожусь этим, жирноглазым, в чьих жилах течёт вместо крови мутная слизь? Выжечь. Хватит.
Пляшет пламя. Вперёд. Там, за поворотом коридора, меня ждёт ДВЕРЬ.
Ноги не слушаются. Стали, как вкопанные. Вспоминают, сколько порогов я переступил… А со скольких меня вышвырнули. Нет, не раздумывать. Взялся, так надо идти…
Поворот.
Вот и я.
Мёртвая, пустая тишина. Только хриплое дыхание одного человека.
Дверь.
Тяжёлая, кованая, не новая, но поражающая мощью. Заперта на огромный стальной засов.
Он остановился, подняв факел. Свистящее его дыхание на минуту прервалось. В наступившей тишине…
ТУК. ТУК. ТУК.
Это снаружи. Кто-то, или что-то, тихонько просит о любезности — приютить. Сколько раз я сам так стучал?
Тихо, вежливо, вкрадчиво. ТУК-ТУК-ТУК.
Справиться с оцепенением. Успокоить трясущиеся пальцы. Факел — в кольцо на каменной стене. Руки должны быть свободными, вот так.
Хватит, никаких воспоминаний. Нет и никогда не было ящерицы на плоском камне. Не было форели в лунной реке. Не было леса, залитого солнцем. Маленький мальчик по имени Гай давно забыл, как его укусила оса. Он вырастет и явится на площадь с корзинкой тухлых помидоров. А спасённая девочка Гарра ищет, кого бы предать. Кого бы передать в жёлтые руки судьи… Вот они все, стоят рядком, и у каждого в руках треснувший стакан. И сочится из трещин не вода, а…
Хватит. Вот засов. Берись за дело.
И он взялся — и ощутил, как вместо ледяного холода ржавое железо отозвалось горячечным теплом.
Они втроём сидели за круглым столом в кабинете — тем самым, чья столешница была расписана причудливой вязью магических символов. Руки их лежали ладонями вниз, и стол дробно трясся, и вздрагивал пол под ногами. В буфете звенела посуда, тяжело раскачивалась люстра под потолком.
— Аль? — высоким птичьим голосом вскрикнул Орвин.
— Не вижу, — глухо, напряжённо отозвался Эст.
— Вместе, — выдохнул Ларт. — Ещё раз, вместе! Ищите его, ну!
— Стой, — Орвин, страшно побледнев, опрокинулся назад вместе со своим креслом. Легиар и Эст вскочили:
— Что?!
— Ничего, — с трудом ответил Орвин, лёжа на полу. — Я между вами… Задыхаюсь. Вы меня сдавили, как тисками…
— Как Маррана, — сказал Ларт тихонько. Орвин дёрнулся:
— Не шути так, пожалуйста…
Ларт подал ему руку и рывком втянул в круг:
— Время… Время идёт. Он у Двери. Ещё попытка.
В прихожей послышались чьи-то быстрые шаги. Я похолодел, но Ларт быстро на меня глянул, и я, покрывшись холодным потом, поплёлся навстречу.
Это была всего лишь она, женщина по имени Кастелла, побледневшая, осунувшаяся, с болезненным вопросом в лихорадочно блестящих глазах. За ней тянулся по полу длинный траурный шарф.
Ознакомительная версия.
