Неожиданно ведьма громко закудахтала — что, видимо, означало смех.
— Разница между этим человеком и мной заключается в том, — невозмутимо продолжил Тирц, — что я подобную ведьму обязательно спалю на костре.
— Чую, духом христианским запахло, — голос ведьмы был, хоть и хриплым, но достаточно сильным и уверенным. — Добрый правоверный человек обязательно посадил бы меня на кол…
Она подняла руку, и невольница с готовностью прильнула к своей бабке.
— Как ты, девочка?
— Хорошо… — после минутной заминки ответила молодая шаманка.
— Правду говоришь?
— Правду, бабушка. — Невольница стрельнула глазами в Тирца. — Пугает только. Но не делает ничего.
— Вот как? — Голос ведьмы потеплел, она погладила внучку по голове: — А волосы где?
— Состриг.
— Красивой хочет видеть?
— Он меня не трогает… — Женщина опять стрельнула глазами в своего хозяина.
— Ты хочешь, чтобы я убрала его немочь?
— Нет, она хочет, чтобы ты убрала Засечную черту! — оборвал их воркование Тирц.
— А разве ты сам не можешь сделать этого, ифрит? — прохрипела в ответ ведьма.
— Я тебе что, трактор?
— А чего тебе не хватает? Силы? Пошли на них более сильного!
— Среди этих плюгавых племен сильнее меня нет ни одного человека, — уверенно отрезал Тирц.
— Тогда сделай его, ифрит.
— Ты издеваешься надо мной, ведьма? — Рука Тирца легла на эфес меча.
— Постой, бабушка. — Шаманка сняла руку своей учительницы с плеча и погладила ладонью. — Я ходила к нашей Прародительнице, и та сказала мне слова жизни. И сказала, что вторую половину этой тайны хранит наш род. Ты ведь знаешь, что это за тайна, бабушка? Уж ты-то обязательно должна ее знать!
— Конечно, — послышался клокочущий смех. — Я ее знаю. И весь наш род знает ее. И даже ты, маленькая моя девочка. Ну-ка, вспоминай: если из мертвой глины..?
— Если из мертвой глины сложить бездыханного человека и наполнить его сердце кровью нежити, то Слова жизни смогут оживить даже его… Так?
— Вот видишь, — кивнула ведьма. — Эта тайна так важна, что про нее знают все, от мала до велика.
— Но ведь это всего лишь сказочная присказка, бабушка? Какой от нее прок?
— Ты так и не поняла главного, моя маленькая, — тяжело вздохнула ведьма. — Самому главному я так и не успела тебя научить. В памяти рода нет ничего ненужного. Наши сказки для малышей, наши присказки и поговорки — это не просто слова. Это те знания, которые нужно сохранить нашим внукам. На такой вот, как у тебя, случай. Помни, внученька, помни. Потому, что повторить тебе это будет некому. И думай над каждым словом, что мать тебе в кибитке пела.
— Что за бред ты несешь, старая?! — Тирц подкинул второй камень так, чтобы он упал к ногам ведьмы. — Какая глина? Какая нежить? Какие слова?
— А что тебе не хватает, ифрит? — спокойно удивилась старая шаманка. — Слова жизни вы знаете, — она опять погладила внучку по голове, — глины полна степь. Человека слепить вы как-нибудь сможете. Выльете чашку крови ему в сердце… И все.
— Крови нежити, — напомнил Тирц.
— Да, — прижала к себе внучку ведьма.
— А где нам ее взять?! — заорал на нее Тирц и подкинул в воздух еще камень, метясь на этот раз уже по ногам. Однако старуха вовремя отдернула ступню и покачала головой:
— А скажи мне, ифрит, как отличить живое от неживого?
— Обыкновенно, — пожал плечами Тирц. — Живые организмы отличаются от неживых объектов обменом веществ, раздражимостью, способностью к размножению, росту, развитию, активной регуляции своего состава и функций… Черт! Какая разница?
— Не кажется ли тебе, ифрит, — прохрипела старуха и вдруг закашлялась. — Не кажется ли тебе, что все живое рождается, растет и умирает?
Тирц задумался. Мозг физика вспомнил правила анализа и тщательно взвешивал предложенный постулат, подыскивая контраргументы. Все рождается? В общем, да. Растет? Противоречащих этому примеров в голову не пришло. Обязательно умирает? Память услужливо подсунула пример простейших микроорганизмов, которые делятся, что, видимо, не совсем смерть. Но, с другой стороны — новые микробы все равно имеют конкретное время рождения и активно растут. То есть, как минимум удовлетворяют двум первым посылкам.
— Да, — наконец кивнул Тирц. минимум рождается и растет.
— А когда ты родился, ифрит?
— Двадцать пятого дек… — Тирц осекся.
— Вот так, мой милый, — довольно закудахтала старуха. — Я не задаю глупых вопросов, и ко мне не обязательно стучаться. А знаю я про гостей и то, чего они сами не знают. Ты камушки-то обратно положи. Тяжело мне их, старой, катать. Хотя, духи все равно уже не зовут…
Она крепко прижала внучку к себе. Тирц, после короткого колебания, подошел ближе, поднял один камень — вернул на место, поднял второй, а потом откатил к краю окружности валун из кострища. Когда он поднял голову, старуха уже пропала, а его невольница сидела, тихонько хлюпала и утирала слезы.
— Поехали, — скомандовал Тирц, и шаманка послушно поднялась.
Они забрались в седла, обогнули кочевье, поднялись на холм и помчались обратно по своим старым следам. Сотни телохранителей пристроились сзади. Что делали Менги-нукер со своей невольницей у одинокого шатра мелкого ногайского рода, добились ли они успеха — их ничуть не касалось.
Шаманка осмелилась задать мучивший ее все время вопрос только вечером, когда они, пусть и одетые, забрались под одно одеяло.
— Когда ты родился, ифрит?
— Понимаешь… — Он протянул руку и погладил совсем еще молодую женщину по щеке. — Понимаешь, я рожду… я родю… В общем, я появлюсь на свет только через четыреста пятьдесят лет. И даже немного позже. Меня еще нет. Я не родился. Я нерожденный. То есть, пока еще не живой. Нежить.
* * *
Оттепель наступила спустя две недели после возвращения Тирца и шаманки из ее стойбища. Нукеры по приказу русского согнали невольников в степь за ставку бея, приказав им захватить свои подстилки и подобранные для сна старые ковры. Девлет-Гирею Тирц ничего не говорил — но бей не воспротивился его распоряжениям, а лишь вышел к крайним шатрам посмотреть, что происходит.
Менги-нукер, время от времени тихо переговариваясь со своей шаманкой, выложил из принесенного тряпья очертания большого человека, а потом рабам приказали копать глину и кидать сверху. Поначалу дело шло быстро — но снега насыпалось и растаяло еще мало, а потому земля успела размякнуть только сверху — на глубине ладони глина оказалась уже вязкой и комковатой.
Впрочем, русского это, похоже, только радовало. Он постоянно ходил вокруг, следил, чтобы ленивые пленники не кидали раскисшую размазню, а копали глину из глубины, иногда даже сам хватался за кетмень или лопату — кому из рабов что досталось — и поправлял глиняные развалины, перемешивал, размазывал.
