Меняющий побрел по лужайке, на его поникших плечах под слоем жира гневно бугрились мускулы. Подойдя вплотную к Душелову и Зовущей, он остановился и обшарил их лица напряженным взглядом. Не было произнесено ни единого слова, но судьба Повешенного, кажется, была решена. Меняющий хотел ему помочь. Остальные – нет.
Странно. Меняющий – союзник Душелова. Откуда этот внезапный конфликт?
Откуда это смелое пренебрежение гневом Госпожи? Она не обрадуется, если Повешенный умрет.
Когда я коснулся артерии на шее Ворона, пульс был неровным, но постепенно наполнялся. Я облегченно вздохнул.
Солдаты Зовущей подошли к Взятым, поглядывая на широченную спину Меняющего.
Душелов и Зовущая переглянулись. Женщина кивнула. Душелов завертелся волчком. Прорези на его маске вспыхнули красным цветом лавы.
И внезапно Душелов исчез. Там, где он находился, появилось облако мрака высотой в десять футов и шириной в двенадцать, черное как внутренность угольного мешка и плотнее самого густого тумана. Облако метнулось вперед быстрее броска гадюки. Послышался удивленный мышиный писк, и наступила зловещая, долгая тишина. После рева и лязга она показалась мне смертельно многозначительной.
Я яростно потряс Ворона, но он не очнулся.
Меняющий и Зовущая стояли возле Повешенного, пристально глядя на меня. Мне хотелось, завопить, убежать, зарыться в землю. Я внезапно стал волшебником, способным прочитать их мысли. Я слишком много знал.
Я застыл от ужаса.
Угольно-черное облако исчезло столь же быстро, как и возникло. Душелов стоял между солдатами. Оба падали с величественной неторопливостью срубленной вековой сосны.
Я принялся лупить Ворона. Он застонал, его веки приподнялись, и я заметил расширенные зрачки. Сотрясение. Проклятье!..
Душелов взглянул на сообщников по преступлению, потом медленно повернулся ко мне.
Трое Взятых приблизились. За их спинами умирал Повешенный, причем делал это весьма шумно. Но я его не слышал. Я встал на подгибающиеся ноги и посмотрел в лицо своей судьбе.
«Мне не положено так по-дурацки умирать, – подумал я. – Это неправильно…»
Все трое стояли и смотрели на меня.
А я смотрел на них. Ничего другого мне не оставалось.
Храбрый Костоправ. У тебя, по крайней мере, хватило духу, чтобы взглянуть смерти в глаза.
– Ты ведь ничего не видел, верно? – негромко спросил Душелов. Вдоль моего позвоночника пробежались холодные ящерицы. Это был голос одного из мертвых солдат, рубивших Твердеца.
Я покачал головой.
– Ты был слишком занят, сражаясь с Твердецом, а потом ты занимался Вороном.
Я слабо кивнул. Колени превратились в желе, иначе я рванул бы прочь без оглядки, хотя и совершил бы при этом откровенную глупость.
– Уложи Ворона на ковер Зовущей, – велел Душелов.
Подталкивая, бурча и упрашивая, я помог Ворону встать и добраться до ковра. Он не имел ни малейшего представления о том, где находится и что делает, но позволил мне отвести его куда следует.
Я встревожился. Явных ран я на нем отыскать не мог, но все же он вел себя очень странно.
– Отвезите его сразу в мой госпиталь, – сказал я Зовущей. Я не осмелился посмотреть Взятой в глаза и не смог произнести слова с нужной твердостью, поэтому они прозвучали как мольба.
Душелов поманил меня к своему ковру. Я пошел, переставляя ноги с энтузиазмом барана, приближающегося к мяснику. Откуда мне знать, вдруг он играет со мной. Если я упаду с ковра, это навсегда избавит Взятого от всяких сомнений в моем умении держать язык за зубами.
Он подошел к ковру вслед за мной, бросил на него свой окровавленный меч и уселся. Ковер поднялся и медленно полетел к Лестнице.
Я обернулся и взглянул на лежащие внизу неподвижные фигуры, снедаемый подспудным стыдом. Как все получилось несправедливо… Но все же, что я мог поделать?
Что-то золотистое, напоминающее бледную туманность на полночном небе, шевельнулось в тени, отбрасываемой одной из каменных башен.
У меня едва не остановилось сердце.
Капитан заманил обезглавленную и все более деморализующуюся армию мятежников в ловушку. Началась мясорубка, и лишь малая численность и крайняя измотанность солдат не позволила Отряду сбросить противника с перевала. Не помогло и благодушество Взятых. Один свежий батальон или один удар магии могли бы принести нам в тот день победу.
Я ухаживал за Вороном уже в пути, уложив его в последний фургон, покативший на юг. Он будет приходить в себя еще несколько дней. Само собой, на меня легли заботы и о Душечке, но я не жаловался – один ее вид прекрасно разгонял тоску очередного отступления.
Быть может, именно этим она вознаграждала Ворона за его великодушие.
– Это наш последний отход, – пообещал Капитан. Он-то не назовет его отступлением, но ведь он и не штабная крыса, у которой хватает наглости называть отступление «наступлением в противоположном направлении» или «перегруппировкой в тыл». Правда, Капитан не упомянул и тот факт, что любой следующий отход произойдет уже после конца войны. Дата падения Чар станет датой смерти империи Госпожи. И она же, по всей вероятности, станет последней датой в Анналах, подведя черту под историей Отряда.
«Покойся в мире, последнее из солдатских братств. Ты было для меня домом и семьей».
Теперь до нас дошли новости, которые придерживали, пока мы сражались на Лестнице Слёз. Несколько армий мятежников наступают с севера, продвигаясь чуть западнее маршрута нашего отступления. Перечень захваченных городов оказался длинным и удручающим даже со скидкой на допущенные осведомителями преувеличения. Потерпевшие поражение солдаты всегда преувеличивают силу противника – это убаюкивает их самолюбие, заподозрившее собственную ущербность.
Шагая рядом с Ильмо вниз по длинному и пологому южному склону перевала в сторону плодородных фермерских земель севернее Чар, я сказал ему:
– Когда-нибудь, если ты увидишь, что поблизости нет Взятых, попробуй намекнуть Капитану, что было бы очень мудро понемногу начать разделять понятия «Отряд» и «Душелов».
Он как-то странно взглянул на меня. В последнее время многие старые товарищи поглядывают на меня именно так. После смерти Твердеца я стал раздражителен, мрачен и неразговорчив. Впрочем, я и в лучшие времена не считался душой веселой компании. А сейчас мою душу придавливала тяжесть. Я даже отказал себе в обычной отдушине и почти перестал вести Анналы из страха, что Душелов каким-то образом узнает, что именно я там написал.
– И вообще было бы лучше, если бы столь тесной связи никогда и не было, – добавил я.
– Но что же там произошло? – Все в Отряде знали только голые факты – Твердец убит, Повешенный погиб. Из всех солдат уцелели только я и Ворон. Но каждого мучила неутолимая жажда подробностей.
