«Ты знаешь, что твой план вполне разумен, — упрямо не желала отступать Насмешница. — Поговори уже с ними обо всем! Ты не сможешь обойтись без их помощи!..»
— Может быть, — неохотно соглашался Гильдмастер. — Но я все еще не до конца уверен…
Он не хотел сейчас ни с кем разговаривать.
К добру ли, к худу ли, Слава вдруг решила по-другому.
— О чем задумался, мой мастер? — без спросу уселась она рядом, свесив босые ноги с закатанными штанинами в теплую озерную воду. — Твоя собачонка только что угробила наш ужин и чуть не схлопотала по своим кривым лекарским ручищам, а ты даже не удостоил нас, несчастных, одним из этих своих, особенных, взглядов!..
— Таким? — выплыл из раздумий мужчина, от всей души пронзая собеседницу высокомерным, осуждающим прищуром.
Та вмиг поежилась, изрядно растеряв свое нахальство.
— Сизобор просто обязан обучить меня подобным штучкам! — заворчала немного сварливо.
— Правда? Я был уверен, что презрение к другим в тебе заложено от природы!
— Не собираешься играть со мной в любезность? — решила Слава, похоже, обидеться.
— Приберегу показную вежливость для наивных барышень, дураков и недругов, — ни капли не смутился Огнезор. — К кому из них ты себя причисляешь?
Злючка вскинулась и зашипела ругательства.
— Ну-у, в этом ты меня давно переплюнула! — язвительно оборвал поток грязных слов мужчина. — Собираешься уже сказать что-нибудь, помимо витиеватых описаний непотребства да ждущей меня кары небесной?
Слава осеклась — и неожиданно хрипло рассмеялась.
— Сдаюсь! — подняла она руки. — Заговорить тебе зубы не в моих силах!
— Значит, приступай сразу к делу.
— По-моему, ты не все нам рассказываешь.
— А должен?
— Если хочешь влезть к самим дьяволам, разреши хотя бы прикрыть тебе спину… — вопреки ее стараниям, звучало это вовсе не лихачески, но жалобно и почти просительно.
— Разрешаю! — произнес он царственно. — Теперь оставишь меня в покое?
Но от Славы было просто так не отделаться.
— Почему ты так рвешься в Пещерный Храм? — сощурилась она с подозрением. — Неужели, не терпится преподнести старикашке камешки?
— А если да?
— Не ври. Ты тот еще, конечно, ненормальный — но все же не такой идиот!
Огнезор вполне согласно ухмыльнулся.
— И что же жрец, скажи на милость, с ними сделает? — спросил он уже почти весело. — Без последнего камня, как ты знаешь, наши три совершенно бесполезны!..
— Надеешься, старик знает, где четвертый? — напряглась отчего-то девушка.
— Уверен! Как ты думаешь, почему же он так за Храм свой держится? Ведь не одно столетие там безлюдно! Ахары давно то место стороной обходят, а кроме них туда и забрести некому!..
— Совсем из ума выжил, что тут скажешь! — предположила Слава с показной небрежностью.
— Не так уж он и безумен, как кажется. Ты тамошний алтарь видела?
— «Дарующий силу»? — ядовито искривила она губы. — Нет. Зато тебя на нем вполне разглядела!
— Это к делу не относится, — Огнезор недовольно поморщился. — Алтарь в Храме очень подозрителен! Тогда я этого не понял, потому что не встречался с «дарующими» прежде… Но на Южном этим летом на один наткнулся: совсем слабенький, и совсем… другой. Только сила, без капли живого! Понимаешь, о чем я толкую?
— Да чего уж тут непонятного! — еще больше напряглась черноглазая. — Если алтарь — и есть твой четвертый камень, значит скоро и до душ ты доберешься…
— Что-то не замечаю я в тебе радости.
— А чему ты предлагаешь радоваться?! — вскинулась она с внезапной яростью. — Заключенные твои давно свихнулись! Ты сам это прекрасно понимаешь, но все равно хочешь запихнуть этот ужас себе в голову!..
— Воспоминания их никуда не делись, хотя личность, наверняка, и разрушена…
— Да ты ведь заразишься их безумием! Безумием сразу четверых, Огнезор! — говорила Слава сипло и тихо, но, казалось, будто вдруг закричала. — Нам и собственного-то безумия хватает! Неужели, совсем не боишься?..
Он вгляделся в ее бледное лицо — слишком белое в светящемся над озером мареве, — по-прежнему не вполне уверенный… Еще в сомненьях, стоит ли затевать задуманное? Можно ли настолько ей довериться?..
Смотрел долго и внимательно в молоком разлившейся вдруг над водой тишине.
Слава уже молчала — упрямо поджав губы, не сводя с него злого, горького взгляда бездонно-черных глаз… И было сейчас в ней что-то такое… уязвимо-обреченное. Слишком знакомое…
Был в ней ужас. Безграничный, нелепый ужас, что рождается слепо в груди, когда человек, вокруг которого вертится весь твой мир, готов вот-вот сунуть голову в пасть к зимнему барсу. Бездумно, лихо, на твоих глазах — а ты ничего не можешь сделать. Только смотреть и молиться в панике: «Хоть бы не… Хоть бы не…».
Он сам жил этим чувством совсем недавно — может, потому и видел его в Славе теперь так отчетливо. Потому и не мог на нее больше столь отчаянно злиться, хоть и знал: ничуть она в своем прежнем поступке не раскаялась, и, вернись все назад, убила бы Лаю (его Лаю!) снова. Не из ревности или ярости. Просто из здравого смысла… Ведь пока жива была Насмешница, его собственная, Огнезорова, жизнь не стоила ни гроша. Он, темный мастер, отступивший от приказа, был приговорен с той самой минуты, как отпустил у Таркхемского брода свою жертву. Они с Лаей оба были приговорены — но Огнезор знал, что мог бы выкарабкаться, спасти себя за счет любимой женщины — и, конечно, никогда бы этого не сделал.
Слава все решила за него. И за это он почти ее ненавидел.
К сожалению, только почти…
Будь по-другому — давно придушил бы злючку с чистой совестью! Или хотя бы вышвырнул ее, наконец, раз и навсегда из своей жизни…
Но вновь они стояли по одну сторону — и совсем это было неправильно, и очень правильно в то же время…
—Я знаю, Слава, как разобраться с «заключенными», — заговорил Огнезор, наконец, решившись. — Ты ведь поможешь мне, правда?
— Конечно, — не колеблясь ни мгновения, с готовностью кивнула она.
А вскоре уже сжимала в ладони тщательно завернутый в грубое сукно таинственный Ишин амулет…
***
В этот раз Огнезор не шел наобум. Он свернул с ахарской тропы точно в том месте, что указала, скрепя сердце, в одном из последних их разговоров Иша. Махом вырвался из тягучего плена камней, таща за собой растерянных девушек, и застыл с закрытыми глазами, дожидаясь, пока мир устанет безумно вертеться, север вновь станет севером, и краснеющее за пухлыми тучами вечернее солнце привычно покажется сверху, а не где-то под подошвами косматых сапог. Лишь спустя пару долгих минут мужчина осторожно огляделся. Высокие унылые сосны, мохнатый от инея кустарник, овраги, утонувшие в сугробах, обступали их со всех сторон. И если бы не черная глыба — высоченная, расколотая посередке да совсем чужая в этом белоснежном лесу — никто и не подумал бы, что здесь когда-то была храмовая дорога.
