Ознакомительная версия.
Санёк врубил музыкальный центр, отворил окно, подперев раму книгой.
— На чём мы там остановились? — Он подрулил к компании и начал тыкать штопором в бутылку. — Сначала дамам!
Марина кокетливо хихикала, отводила взгляд, дрожа густыми, твёрдыми, будто пластмассовыми, ресницами.
— Но и про мужчин не забудем. — Петрович погладил обширную плешь, обрамлённую почти прозрачной нежизнеспособной уже порослью.
Сергуня взялся за водку и огромной лапой сковырнул пробку. Марина подставила рюмку, куда заструилось бурое в отсветах люстры вино; мужчины сдвинули стопки.
— Вздрогнем, — деловито бросил Петрович и тут же хряпнул.
— А тост, тост! — запротестовал Сергуня и, опрокидывая стопку, едва не проглотил её.
Марина захлопала в ладоши.
— Сила! — крикнула она и захохотала в голос.
Санёк поднялся:
— Тост, господа! Предлагаю выпить…
Зазвонил мобильник. Он мелко вибрировал, исходя переливами расхожей мелодии.
— Брось, Шурик! Отключи! — Марина положила ладонь ему на колено.
Санёк смотрел, как трубка ползёт, дрожа, к краю стола.
— Да ну, а вдруг… — Он схватил телефон. — Алё!
— Я ей и говорю… — громким шёпотом, наклонившись над тарелкой с редисом, заговорил Петрович. — А она мне…
Марина смеялась, запрокидывая голову. Санёк отошёл к окну.
— Саша, ты чего, ты когда на работе появишься? Ты чего делаешь? Пьян, что ли? Саша, да ты спятил! Третий день тебя нету, Сан Палыч уже о тебе только матом! Ты понимаешь, чего делаешь, Саш? Ты ваще думаешь головой? Придёшь завтра?
— Хватит орать, — невольно повышая голос, ответил Санёк. — Чё привязался? Я занят. Мне некогда на работу ходить.
— Саш, ты чего?! — явственно офигел собеседник. — Ты ваше работаешь или где? Если ты завтра не появишься, я всё Сан Палычу расскажу, и он тебя уволит на хрен. Ты не понимаешь, что ль? Это работа, тебе тут бабки платят, а не курорт! Саш, я серьёзно, меня достало тебя прикрывать каждый запой! Ты больной, тебе лечиться надо!
— Я не пью! Я трезвый! — завопил Санёк. — Вы меня заколебали со своей работой!
— Саш, ты чего, ты чего, да успокойся… — забормотал собеседник.
Марина, обернувшись через плечо, улыбалась, показывая жёлтые зубы. В прямых пальцах она держала сигаретку.
— Красавица! — Петрович подъехал к девушке вместе со стулом, припал к её груди. — Богиня!
— Саш, но ты приходи завтра! С твоей трудовой, сам знаешь, устроиться сложно. Помнишь ведь, как Сан Палыч тебя брать не хотел? По полгода работаешь, ну кто ещё возьмёт? А я больше не могу прикрывать, Сан Палыч и мне не верит. Завтра сам с ним поговори, он придёт. Ты понял? Саш, он завтра придёт, ты должен быть на месте, иначе уволит, точно говорю!
— Да пошёл ты! — проорал Санёк, размахнулся и швырнул телефон об пол. — Задолбал!
— Шурик, ты чего? Иди к нам!
В дверь стучали.
— Саша, сделай музыку тише! — крикнул из коридора брат. — И не шумите там! Уже одиннадцать, и ребёнок спит! Если не прекратите, я вызову милицию!
— Пугает, — авторитетно заявил Сергуня, опрокинул две стопки подряд и, повернувшись к девушке, стал поигрывать выпирающими мускулами. Рукава его футболки были давно вырваны с мясом, чтобы видны были бицепсы.
Марина смеялась.
— Милиция? — Санёк беспокойно завертел головой. Перед глазами плыло.
— Ну шо, вродь оторвались. — Зависнув над насыпью из ржавых железяк, бомж меня отпустил.
Я ударился плечом и скатился на кучу полиэтиленовых пакетов, из которых тут же посыпался всякий хлам. Старик хлопнулся рядом, отчего пара пакетов лопнула, обдав нас канцелярской мелочью: пластиковыми скрепками, обрывками скоросшивателей да использованными шариковыми ручками.
— Чё нас всё время преследуют? — Я потёр ушибленное место.
Бомж хмыкнул.
— Шо-шо… не любять свободных людев, ясно шо.
— Почему?
— Тот, кто твёрдо стоит на ногах, тяжёл на подъём, — философски изрёк старик.
Покряхтывая, он начал спускаться на утоптанную поверхность мусорного слоя. То тут, то там торчали из-под ног рваные стаканчики, размочаленные книги, смятые коробки из-под сока. Бомж покрутил носком своей безразмерной кедины.
— А мы зато вон как могём, — с гордостью произнёс он почти без сипа, но тут же согнулся в приступе жуткого кашля. Он хрипел и перхал, выдавливая из себя мокроту, корчился и давился.
— Не понял, — сказал я, когда он, устав, замолчал, повалившись лицом в какую-то кофту без рукава.
Он махнул рукой, не поднимая головы, и затих. Я сполз к нему, сел рядом. Кругом стояла первозданная тишина, нарушаемая лишь приглушёнными шорохами — то падал в кучи, сползая по склонам к подножию, мусор, который перекидывали из бачков работяги в синей униформе. И эти шорохи столь органично вписывались в окружающий ландшафт, что казались свойством самой тишины.
— Я ничё не понял, — сказал я. — За что менты хотели меня схватить? Чё я не так сделал? Почему здесь все летают? Что за чушь?
Старик повернул голову, глянул на меня одним глазом, просипел, и мятая бумажка возле его рта колыхнулась:
— Видать, здорово ты приложился башкой к столбу, малой. Али всё ж таки с Луны свалился? Тяготеют. А мы нет. Ни к какому делу не тянемся. Вот и болтаемся тута, на свалке, по будмайданчи-кам шаримся да помойкам. Этих чув, мусорщиков? Пашут тута больше пяти лет. Вот шо значить заниматься делом! Хоть кол на голове теши — а они всё о мусоре. Кругом шо хошь может робытыся, они и не услышать.
Он тяжело перевернулся на спину и, заложив грязные руки за голову, уставился в небо.
— У меня батя алкоголик был, пьяница запойный, — хрипло произнёс он. — Так я сыздетства ни к какому делу не интересен. Из школы выгнали, дворником работал… мусорщиком вот иногда… нигде себя не нашёл.
Замолк и долго ничего не говорил. Устав ждать, я сказал:
— А я актёром был. Ещё в институте, когда в Таллине учился, сломался на одной роли. Всё мог играть, а любовь к больному брату не далась. Так и не раскрылся. Потом по театрам в Питере мыкался — везде давали роли второго плана, нигде не получилось развернуться. А я молодой. Красивый. Девушек люблю. Денег нет. Славы нет. Какого хрена? Пошёл на завод сначала. Хорошо зарабатывал. Потом туда, сюда… деньги есть, а радости никакой. Работы, работы… всё уже не помню. Сейчас вот устроился — мебель делаю. Зарабатываю прилично, музыкальный центр купил, диван новый, телевизор большой…
Бомж приподнялся на локте, подмигнул:
— Надо обмыть это дело. Будешь?
Шорох мусора за насыпью смолк, работяги начали переговариваться вполголоса; послышался скрежет, глухой алюминиевый звон. Вытащив из кармана пальто гранёную пробирку, старик царапал по сургучу обломанными ногтями.
Ознакомительная версия.
