Зато когда гроза все же настигла «Раскат», стало понятно, что так просто от непогоды не уйти. Капитан попробовал поднять корабль как можно выше и поднял, да настолько, что баллон над ними раздулся чуть не вдвое, и даже сильный ветер, который уже порывами стал их настигать, не гонял, как бывало прежде, по нему какие-то неясные, но видимые глазом волны. Мастер Виль нервничал, и его настроение неуверенности передалось экипажу. Они еще немного поднялись, но, как ни махал своими крылышками «Раскат», как ни раздували баллон подъемный газ и волшебство, большего они достичь не смогли никакими средствами. А они-то при этом едва-едва поднялись до половины грозовых, темных, тяжелых, обещающих бурю туч.
Тогда капитан встал к румпелю в помощь шкиперу Луаду. Но, поборовшись с ветрами с четверть часа, он оставил его одного и сходил вниз, под палубу, в ту часть корабля, где работали на рычагах два полутарха. Впрочем, им помогали уже и все остальные тархи-матросы, вот только – каким-то образом Сухром это и сам понял – они все равно не выгребали, кораблю требовалось больше сил в отчаянно машущих крыльях.
Когда капитан снова поднялся на палубу, он твердым шагом подошел к Сухрому, около которого стоял верный Датыр, и тоном, не терпящим возражения, едва ли не приказал:
– Сэр рыцарь и ты, оруженосец, придется вам помочь ребятам на крыльях. Если не выгребем… Нет, об этом не следует думать.
Пришлось рыцарю и Датыру встать к двум большим рычагам, которые надо было крутить плавными жестами, чтобы они, подобно веслам, загребали за бортами летающего корабля воздух. Вроде бы это было не слишком трудно, Сухрому показалось, что он справится с этим без труда. Зато когда и гром стал звучать особенно часто и близко, ворочать этими рычагами, ходившими еще совсем недавно легко и без сопротивления, сделалось на редкость тяжело. Они стояли вдвоем с Датыром, и каждый у своего борта сражался – действительно сражался, не иначе – со своими рычагами, глядя в спины четырех хлипких птицоидов, которые тоже что-то пытались сделать с рычагами попроще, вот только им это удавалось еще хуже, чем орденцам, хотя они и расположились по двое на каждом из устройств. Труднее всего, без сомнения, было штатным гребцам корабля, полутархам, которые встали к передней паре рычагов и работали так, что по их спинам тек пот, а мускулы вздувались такими узлами, что Сухром даже подивился. Он не видел таких силачей очень давно, пожалуй, им могли позавидовать и завзятые бойцы, может быть, даже большая часть рыцарей Бело-Черного Ордена.
И все-таки они не справлялись. Корабль трепало так, что не раз, и даже не десяток раз начинало казаться, что он рассыпается. «Раскат» скрипел, трещал и бился своими частями, будто от него и впрямь отламывались куски. Удары воздуха в баллон наверху стали звонкими, будто бы кто-то колотил в огромный бубен. Качка пошла такая, что и рыцаря, и его Датыра вдруг укачало, чего на летучем корабле не бывало прежде, и вывернуло наизнанку, но от рычагов они отойти не посмели, потому что кто-то из гребцов корабля – полутарх – встал к ним лицом и начал рычать что-то на своем непонятном языке, но смысл-то был ясен, оставить сейчас, именно сейчас рычаги корабля было невозможно.
Это был уже какой-то кошмар. Вдобавок неожиданно стал лить дождь, настоящая вода, редкими косами бросаемая ветром сбоку, обтекая баллон над кораблем, пробивалась и в трюм. Или они стали так крениться на порывах ветра, что дождь доставал их, падая, как ему положено, почти отвесно.
А работа уже стала изматывающе-непрекращаемой, она длилась и длилась, и не было видно конца этой буре… Внезапно около рыцаря оказался шкипер Луад, он прокричал, пробуя переорать звон гондолы над кораблем и удары грома:
– Придется снять двух матросов, что-то не в порядке наверху, мы теряем высоту… Хуже нам редко доставалось, сэр.
– Успокоил, бес ему в ребро, – проворчал Датыр негромко, но Сухром его услышал и вынужден был с ним согласиться.
Невысоких и легоньких тархов, оставшихся на каждом из рычагов в одиночку, стало так болтать, что создавалось впечатление – не столько они крутят свои рукояти, сколько сами крутятся с ними заодно.
А потом один из передних гребцов упал, он попросту не мог больше работать, и это было понятно. Перед глазами у Сухрома тоже стояла пелена, будто бы его в полном доспехе заставили бежать двадцатимильный марш или переплыть море… тоже в доспехе, да еще с мечом за спиной.
Корабль некоторое время стало бить чрезвычайно сильно, все прежние удары, которые он выдерживал, показались в эти минуты ласковым поглаживанием, и из-за этого у Сухрома сломалась система его рычагов… То есть что-то треснуло, потом громко раскололось, и дерево под его рукой прошила длинная трещина, о край которой он тут же занозил себе ладонь изрядной щепкой. А ручка, похожая на весельную, стала вращаться совсем свободно, он не ощущал ответного давления, он чуть не упал от этого, но удержался на ногах именно потому, что держался за рычаг…
И тотчас второй из гребцов-полутархов стал махать ему и что-то орать на своем невнятном языке. Один из настоящих, маленьких птицоидов повернулся и попытался перевести… Сухром почти ничего не услышал, но все же понял, что тот ему пытался передать:
– Переи-йти… пер-днее… …сло!
Сухром кивнул, мол, понял, на ватных ногах протопал в нос гребного отделения, чуть не завалившись на особенно сильных качаниях палубы, хотя и падать в этой тесной, забитой рычагами и живыми гребцами коробке было почти некуда, встал к тому… веслу, которое до него крутил выдохшийся полутарх.
Работать на этом механизме было еще труднее, чем на его прежнем. Эта работа потребовала от него всех сил, которых и так было уже не слишком много. Но он все же старался, работал и давил, крутил, проворачивая невыносимо тяжкую рукоять… А упавший гребец тем временем лежал в крохотном закутке в самом носу их кораблика и почти бессмысленно смотрел на вставшего на его место рыцаря. Сухром уже видел этот взгляд, правда, у других существ. Он означал, что тот, кто так вот смотрит, попросту надорвался. И почти всегда это заканчивалось одним – такое вот уже даже не вполне разумное существо некоторое время болело, затем неизбежно умирало…
Но этот дикарь оказался не таким, он все же поднялся, постоял, покачиваясь, а затем… снова встал к рукояти, которую до этого крутил один из матросов-птицоидов. А тот перешел в помощь своему товарищу, чтобы работать вдвоем. Трудно сказать, помогло ли это, или удары непогоды в корабль стали слабее, но почему-то после этого показалось, что буря стихает, по крайней мере, становится вполне переносимой.
А потом непогода и впрямь стала смиряться, становилась тише, правда, не так быстро, как хотелось бы… Но все же она явно уходила в сторону, вернее, корабль вырвался из ее плена и уходил в более спокойные небеса. Хотя поработать пришлось еще не час, и даже не до конца ночи… Но когда утро все же поднялось в своей свежести после бури над теми землями, над которыми пролетал «Раскат», откуда-то сверху донесся крик, и тогда… Да, тогда тот полутарх, который не падал, который всю бурю простоял на своем весле и даже сумел ими всеми командовать, бросил свой рычаг и тоже сполз по борту на палубу. Теперь рычагами могли работать, как ни странно, только два тарха-матроса, которые разбили свою пару и встали к передним веслам.
