Нет, будь его воля, аррант носа бы из временного их убежища не высунул, тем паче, скучать ему было некогда. Ильяс, воспользовавшись отсутствием Газахлара, связалась с Урубом, и тот ухитрился передать её людям все те драгоценные Эвриховы тюки, разлуку с коими он так остро переживал. Обретение лекарственных снадобий и манускриптов, которые он считал безвозвратно для себя потерянными, окрылило арранта, и он с позволения Аль-Чориль, сотворил для приютившего их трактирщика и его домочадцев пару-тройку маленьких чудес — тех самых, которые не имели к настоящей магии решительно никакого отношения. Тарагата была против и, как оказалась, рассуждала на этот раз более мудро, чем Ильяс. Весть о том, что в притоне старика Шайала поселился чудо-лекарь, немедленно разнеслась по окрестным лачугам, лепившимся друг к другу и к склонам бывшего карьера так, что и не разберешь, где кончается одно и начинается другое жилище. Недужные голодранцы потянулись в трактир, и чем большему числу их Эврих оказывал необходимую помощь, тем больше страждущих стекалось в заведение Шайала на следующий день. Беззубый трактирщик был счастлив, Ильяс же, слишком поздно сообразив, к чему может привести подобная известность, попыталась распустить слух, что чудо-лекарь уехал из города, но не тут-то было! У каждого из Шайаловых домочадцев находился приятель или родственник, которого «ну никак нельзя не выручить», а у тех, в свою очередь, были свои родичи и знакомые, во что бы то ни стало жаждущие исцеления…
Словом, уже через седмицу у Эвриха стало не хватать времени на путевые заметки, которые он взялся было приводить в порядок. Он чистил загноившиеся раны, врачевал сыпницу и болотницу, промывал уши и глаза, но, увы, все это не могло помочь ему в поисках Ульчи. Аль-Чориль начала гневаться, полагая, что аррант по каким-то причинам не хочет выполнять обещание. Она не желала слушать никаких объяснений и, ежели видела разницу между целительством и колдовством, то весьма искусно это скрывала. Несколько раз Эврих принимался говорить ей о Тразии Пэте, но Аль-Чориль грубо прерывала его, будучи, видимо, убеждена, что он пытается отвертеться от взятого на себя обязательства. Понять недовольство предводительницы гушкаваров было нетрудно: время шло, опасность быть обнаруженными росла с каждым днем, аррант же, за которым она так долго гонялась, явно валял дурака, помогая кому угодно, а её потчуя какими-то байками, вместо того чтобы заниматься делом.
Несколько раз Эврих выходил в город: бродил по базарам, прислушивался к разговорам в лавках и трактирах, надеясь, что они натолкнут его на какую-нибудь дельную мысль, но, если не считать встречи с Иммамалом, толку от этих вылазок не было. Поход на улицу Оракулов представлялся ему столь же бесперспективным, да к тому же ещё и опасным, и только настойчивость Тартунга побудила его отправиться в путь. Юноша почему-то был уверен в успехе, а совет его предложить кому-либо из предсказателей очинаку в качестве платы за сведения об Ульчи, был и правда неплох. Высушенная человечья голова, может, и не нужна прорицателю, дабы улавливать смутные образы грядущих событий, но внимание к нему наверняка привлечет и послужит хорошей приманкой для жаждущих предсказаний.
Припомнив свое первое посещение улицы Оракулов, Эврих поправил сумку с очинакой и пожалел, что не взял с собой Тартунга. Опасаясь, что парня узнает кто-нибудь из служителей храма Мбо Мбелек, он поручил ему приготовить лекарственные составы и, если получится, наладить отношения с Афаргой, испортившиеся накануне посещения ими Урочища Каменных Кружев. Чего уж они там не поделили, сказать трудно, но Тартунг, ежели и натворил что, всячески старался загладить свою вину, и, может статься, именно присутствие арранта мешало ему вновь обрести расположение девушки.
Вид обитателей трущоб, расположенных на месте Гнилой пади, как и прежде, произвел на Эвриха тягостное впечатление, однако нынче он был одет почти так же, как и они, и, похоже, не привлек к себе ничьего внимания. Даже предсказатели, окидывавшие прохожих цепкими, наметанными взглядами, не задерживали их на нем, и болезненный мужчина, гадавший некогда Эвриху по крысиным черепам, уставился на него с недоумением и недоверием. Остановившийся перед ним курчавый шрамолицый юноша в поношенном халате был не из тех, у кого водятся деньги, необходимые для получения квалифицированного предсказания.
— Чего тебе надобно, любезный?
— Мне надобно предсказание.
Всматриваясь в лицо оракула, бедра которого были обернуты шкурой пятнистой антилопы, грудь украшало ожерелье из косточек человеческих пальцев, а стягивавшую волосы повязку из змеиной кожи — медный полумесяц, Эврих пытался угадать, может ли тот состоять на службе у Амаши. Немигающий взгляд человека, пристально вглядывающегося внутрь себя, делал это предположение маловероятным, но, окажись аррант на месте Душегуба, он непременно воспользовался бы услугами предсказателей. Люди благополучные не нуждаются в прорицаниях, и у власть имущих нет с ними проблем. Услуги оракулов надобны неблагополучным, а сведения о них сберегателям порядка надлежит собирать где только возможно…
— Спрашивай, если у тебя есть чем заплатить, — равнодушно ответил Глядящий-внутрь-себя. — Но прежде убеди меня, что трудиться я буду не даром.
— Если ты сумеешь ответить на мой вопрос, получишь очинаку. — Эврих опустил сумку на землю перед оракулом и раскрыл её так, чтобы тот мог увидеть высушенную, сморщенную голову. — Если не сумеешь, получишь пять дакков за потраченное время и старания.
Мужчина со впалыми щеками и жидкими тусклыми волосами встрепенулся и протянул руку к Эвриховой сумке:
— Откуда у тебя это? Я… Постой, дай мне коснуться ее! Я постараюсь ответить на твой вопрос. Это щедрая плата! Что ты желаешь знать?
— Меня интересует, что стало с ребенком, на шею которого при рождении была надета вот эта бусина. Где он теперь и как мне его найти?
— Вай-ваг! Тебе нужен не предсказатель, а ясновидящий! Но раз уж ты обратился ко мне… Я попробую тебе помочь. — Глядящий-внутрь-себя принял на ладонь крупную, размером с фасолину бусину из красно-оранжевого коралла, сквозь которую был пропущен тонкий витой шнур. — Садись. — Он указал на лежащую перед ним циновку и, подождав, пока аррант усядется, скрестив ноги, закрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то.
Аль-Чориль долго не хотела отдавать Эвриху единственную вещицу, принадлежавшую некогда Ульчи. Дабы не спутать близнецов, Мутамак, обмыв их, надела на шею каждого по бусине. Хутам, появившийся на свет первым, получил бирюзовую, Ульчи — коралловую. Отправляясь в храм Неизъяснимого, она сняла с него бусину, ибо воспитаннику Мбо Мбелек не полагалось носить амулеты, полученные в святилищах иных Богов. Один Тахмаанг знает, каким образом Ильяс удалось сохранить памятку о сыне, и все же Эврих не представлял себе, какой прок может от неё быть по прошествии едва ли не десяти лет…
