— В пределах курса молодого бойца, — улыбнулась Мари. — Ну да это неважно, мы ведь с вами просто беседуем. Газету читаем.
— Я обычно с дамами газет не читаю, — вырвалось у Супеска, и он поспешил добавить: — Говоря откровенно, мне очень интересно, как это вы так быстро перековались.
Мари долго смотрела в сторону — поодаль бойко журчал ручей, прыгая по камням. Супесок не торопил дзёндари, пока отдавая должное закускам: на свежем воздухе у него разыгрался аппетит.
— Он истинный Заступник, — наконец промолвила Мари. — Я смогла в этом убедиться. А потом пути назад для меня уже не было… я бы не могла служить узурпатору и убийце.
— Можно подумать, ты сама намного лучше, — Супесок отложил сыр и принялся задумчиво вертеть в пальцах кинжал. — Может, мне с тобой по-своему побеседовать? До поселка далеко, хоть обкричись — никто тебя не услышит.
Мари безразлично дернула плечом.
— Как вам будет угодно, Парфен.
Супесок подбросил кинжал на ладони и с размаху всадил его в болевую точку на предплечье дзендари. Та вздрогнула, но ничего не сказала, даже не ахнула от боли.
— Какое задание дал тебе Торн? — спросил Супесок. — Внедриться в близкий круг Андрея?
— Он приказал мне убить вас обоих, — промолвила Мари. Супесок провернул кинжал в ране и неторопливо повел его вниз.
— Не верю.
— Он приказал мне убить и Андрея, и тебя, — прошептала Мари. Зрачки в ее глазах стали огромными от боли. — Ты-то понятное дело… Но вот Андрей… Я увидела в нем то, чего никогда не было ни во мне, ни в тебе… И он единственный увидел во мне что-то хорошее…
Кинжал двинулся еще ниже.
— Заступник единый на Земле и на Небе…, - проговорила Мари. — Сохрани и укрепи мою душу, прости меня, грешную и лукавую, прости терзающих невинных и убивающих праведных… Не введи во искушение, но отведи козни Змеедушца…
По ее щекам наконец покатились слезы. Супесок подумал и выдернул кинжал, а затем протянул Мари свою походную сумку.
— Ну ладно, первую проверку ты прошла. Иди, обработай порез.
Мари отерла ладонью слезы и заглянула в сумку.
— Надо же, — сказала дзёндари. — Вы и кровоостанавливающее взяли.
Супесок усмехнулся.
— И бинты тоже.
* * *
Потом, обрабатывая рану, Андрей спросил, что же все-таки случилось. Супесок, сидевший возле дверей, с невероятно задумчивым видом принялся изучать свои ногти, а Мари ответила в меру эмоциональным тоном:
— Горные тропинки коварны… Я поскользнулась на камне и распорола руку о куст колючника.
Андрей внимательно посмотрел на Супеска и осведомился:
— А у этого куста случайно не было кинжала господина Парфена?
— Что вы, как можно, — невинно промолвила Мари.
Вечером, когда она вышла на улицу, намереваясь прогуляться перед сном в полях за поселком, Супесок уже поджидал ее, небрежно привалившись к стене дома. Мари улыбнулась ему и сделала реверанс, очаровательный даже при том, что сейчас дзёндари носила мужское платье.
— Что же вы меня не выдали? — поинтересовался Супесок.
— Заступник и так все знает, — сказала Мари. Вдвоем они вышли за ворота и свернули в ближайший проулок, что выводил прямо на окраину. — Уж он-то способен отличить царапину, оставленную колючником, от ножевого ранения.
Сидевшие на лавочках селяне уважительно с ними раскланивались. Друзья Заступника пользовались в поселке пиететом, особенно раскаявшаяся грешница. Мари тут даже жалели, соболезнуя тяжкой женской доле; впрочем, сама дзёндари об этом не знала и вряд ли захотела бы узнать.
— Царю Небесному лжете.
— Он знает, почему. И простит.
Вскоре поселок остался позади, и двое побрели по широкой тропе вдоль давно опустевшего поля. Осенний воздух пах далекой грозой, увядающими травами и дымом костров, что уже начинали жечь по деревням — так в Загорье традиционно отпугивали злых духов. Легкий ветер то падал в траву, то взмывал, пробирая до костей; Мари ежилась и плотнее натягивала на плечи старый серый плащ.
— Все равно я тебе не верю до конца, — сказал Супесок. — Хоть что делай, не верю. Слишком уж легко ты попалась. Чересчур легко.
— А ты не хочешь поверить в то, что смог победить противника намного сильнее тебя?
— Хочу, — просто ответил Супесок. — Хочу, но что-то не позволяет.
Мари усмехнулась, и было в этой легкой усмешке нечто, сделавшее ее лицо невероятно милым и привлекательным.
— Ты хотел бы продолжить допрос, — произнесла она с полуутвердительной интонацией. Супесок пожал плечами, и Мари промолвила: — Не старайся.
Прямо из-под ног идущих выпорхнула серая растрепанная птица, разразилась бурными трелями и улетела в сторону поселка. Смеркалось. Окна домов в поселке уже начинали перемигиваться теплым желтым светом: люди возвращались с вечорки и приступали к ужину.
— Почему ж не постараться? — спросил Супесок. — Я в свое время начинал работать в инквизиции. Умею любого молчаливого разговорить.
Мари пожала плечами.
— Парфен, ты меня можешь на кусочки покромсать и все равно не узнаешь больше, чем я скажу. Не потому, что я что-то утаиваю или вру, а потому, что я уже все сказала и не скажу ничего нового.
Супесок недоверчиво хмыкнул:
— Упрямая.
— Нет, не упрямая, — вздохнула Мари и присела на ствол поваленного дерева у тропы: наверняка летом на нем отдыхали и обедали жнецы. — Просто я пустая. Из меня вырвали все хорошее, все женское… душу вырвали и выбросили прочь.
Супесок подумал было, что она хочет вызвать его сочувствие, но потом понял, что это не так: уж больно спокойным был голос дзёндари. С такими интонациями она давеча могла бы читать в газете статью о видах на урожай.
— Ну надо же, — сказал Супесок. — Красиво врешь. Занимательно.
— Да что мне врать, — устало выдохнула Мари, и Супесок поежился: так мог говорить человек, который давно мертв и каким-то удивительным образом смог остановить гниение. — Полковника Савтана знаешь? Ну спроси у него, как он мне пальцы ломал и на крюке под ребро подвешивал. Только он тогда капитаном был… А потом петлю на шею и волоком сквозь строй. И потом тоже… сквозь строй. Двадцать пять человек. Ну и кто я, по-твоему, после этого всего? Так, кусок мяса и ходячая кукла, и ничего во мне нет.
Супесок даже несколько смутился, ощутив на душе странную тяжесть.
— Ну будет, будет, — примирительно промолвил он. — Было да прошло, не вспоминай.
— Что уж теперь, — сказала Мари. — Знаешь, я столько раз хотела… Думала, в пруд брошусь, да души не хватило, — вроде бы по ее бледной щеке скользнула слеза, но Супеску это могло и показаться в сумерках. — Так и жила дальше, как заводной человек императора Рудольфа. А Андрей… Он просто увидел во мне то, что из меня не выбили. И сказал, что жизнь есть даже для такой твари, как я.
