Додумать эту важную мысль ему не дали. Слепленный из кулей пронзительно визжавший вихрь ударил в лицо. Пукы невольно отшатнулся. Распадаясь надвое у самого его носа, рой просвистел мимо, даже не коснувшись его. Но скользкие уши Самсая вырвались из пальцев, и старик нырнул в землю, словно там, в Нижнем мире, его с силой дернули за ноги. Мгновение у торбозов Пукы блестящим гладким островком еще блестела лысина, потом земля забулькала вокруг, как настоящая трясина, и Самсай исчез.
Победный вопль взбунтовавшихся кулей тряхнул крепость. Восторженно визжа, духи болезней густым роем пронеслись вдоль крепостных стен и, по широкой дуге обогнув Пукы, вновь хлынули на людей. Вонючий желтый туман протянул извивающиеся отростки к не видящим, не понимающим ничего обитателям крепости, просачивался в уши, в носы, в горла. Из его клубов выскакивали узкие, как щели, хищные пасти.
Отчаянно закричав, мис-не метнулась к дочери. Опрокинула, упала сверху, накрывая ее распущенными волосами. В желтом тумане метались ошалевшие от ужаса люди. Старому воеводе показалось, будто сотни крохотных, но невероятно острых зубок пробежались по его рукам, ногам, лицу, спине… В груди стало невыносимо горячо – и сухой лающий кашель заставил согнуться пополам. Рядом рухнул облепленный клочьями желтого тумана стражник и забился в припадке – белая пена разлеталась с его губ.
– Бабушка, нам плохо! Помоги нам, бабушка! – стонали знакомые Пукы мальчишки, а толстенькая тетка металась от одного к другому, пытаясь охладить пылающие жаром лбы. Крепостной двор наполнился кашлем, стонами, испуганными воплями. Люди один за другим валились наземь.
И только Пукы видел, слышал, как над дрожащими фигурами с визгом и хохотом пируют невообразимые твари. Кули убьют всех, а потом, оставив позади мертвую крепость, разлетятся по Югрской земле – даже до крохотного пауля в тундре, где осталась мама.
Пукы в отчаянии повернулся к молчаливо парящему рядом Хонт-Торуму:
– Ты же дух битв! Сделай что-нибудь!
– Ну-у… – черно-красный дух на мгновение задумался. – Могу придать тебе боевой дух! – наконец с энтузиазмом предложил он.
Пукы взвыл не хуже кулей и рванул духа за крыло, опрокидывая его в вязкую слякоть под ногами. Кэлэни метнулся между ними.
– Н-нечего на Хонта сваливать! С-сам делай! – выпалил он в лицо Пукы.
– Я не знаю – что! – в отчаянии выпалил мальчишка.
– А вот он – знает! – прокричал в ответ Кэлэни, указывая пальцем в глубь двора.
Сквозь густую, как мошкара над болотом, завесу кулей Пукы разглядел низенькую, толстенькую фигуру Белого шамана. Под мышкой у него был зажат такой же кругленький, упитанный поросенок. Белый без остановки кружил по крепостному двору – кули разлетались с его пути, не смея сунуться к нему так же, как и к Пукы. Поросенок повизгивал, но его тоненькое верещание тонуло в несмолкающем вое кулей, обезумевших от свободы и запаха человеческого ужаса.
Белый вскинул поросенка над головой, словно показывая его темным, безмятежным небесам. Небеса, равнодушно внимавшие как жутким завываниям духов, так и воплям погибающих людей, заметили. Высокие звезды моргнули раз, другой… Как юркие черные горностаи, по небу побежали торопливые тучки.
Белый бросил поросенка себе под ноги. Подхватил колотушку и малый бубен (взамен подранного Пукы большого), закружился на месте, ритмично ударяя и громко выводя:
Сяхыл-Торум, оой-оой, Нуми младший брат, оой-оой, молний-грома повелитель, оой-оой!
Карактан-ар, кулактан-ар – смотрите, слушайте!
– Правильно! Правильно! – шепнул Кэлэни. – Он зовет Сяхыл-Торума! Молния Сяхыла – единственное, что может убить куля!
Карактажып-кулактажып —
когда ты зоркий, когда ты заботливый,
Хадын-биле, чазын биле, хамчык-чирик, ханаа-думаа, – с твоей бурей, с твоим дождем,
пусть пройдут заразные болезни! —
не останавливаясь в своем кружении, продолжал выводить Белый.
Кули остановились, перестав терзать бьющихся в жару и ознобе людей. Зависли в воздухе, настороженно и с явной опаской прислушиваясь к песне белого шамана. А звезды на небесах начали исчезать под сгущающимся покровом тяжелых и пышных, как перина богатея, грозовых туч.
– У него получается! – глядя то на небо, то на кулей, пробормотал Пукы. – Он вызовет Сяхыла!
– Он белый шаман, а не волшебник из бабушкиных сказок, – брюзгливо процедил рядом Кэлэни. – Никого он не вызовет.
Словно задавшись целью опровергнуть его слова, небо над крепостью зарокотало. Тучи провисли, как насквозь мокрые и тяжелые от воды тряпки; казалось, их перистые бока елозят по верхушке сторожевой башни. Поросенок взвизгнул снова – тучи откликнулись довольным ворчаньем. Далеко впереди, на самом горизонте мелькнул ветвистый язык молнии – будто небо облизнулось. Загрохотал гром. Молнии начали падать часто и густо – далеко впереди, словно там из небес в землю опустилась золотая решетка. Сверкающим дождем осыпались позади крепости. Пронзили небеса раз и другой. Словно кто-то, бродящий по облакам, тыкал в них на пробу, ища что-то. Гром, похожий на частый перестук копыт, загрохотал у самой крепости – и тут же удалился прочь, постепенно затухая. Вернулся, пройдя левее, смолк опять, чтобы загрохотать снова – уже в отдалении.
– Не н-найдет нас дух грозы, – запрокинув голову к затянутым тучами небесам, пробормотал Кэлэни. В голосе его тлело разочарование, словно он вопреки всему надеялся, что отчаянный Белый все-таки совершит невозможное. – Обещанную свинью Сяхыл слышит, а б-белое камлание – нет. Не может понять, откуда зов идет, куда лететь.
Белый шаман заплясал быстрее, непрерывно молотя колотушкой. Казалось, бубен взвыл в диком призыве… В ответ ударил гром – очень тихо. Очень далеко от крепости. Тучи над сторожевой башенкой начали неторопливо расходиться – и в них мелькнула равнодушная звезда на темных небесах.
Кули захохотали. Их смех заставлял кишки в животе сворачиваться от отвращения – в нем было тявканье лиса-падальщика, подбирающегося к раненому охотнику, и хлюпанье засасывающей болотной жижи, и скрежет крысиных когтей в подполе. Шаманская колотушка сорвалась на бешеный, неостановимый ритм, но кули больше не боялись Белого. Визжа и завывая, они понеслись по крепости в безумном хороводе. Сквозь него мелькали то кашляющий кровью воевода, то корчащиеся в припадках стражники, то задыхающиеся в жару дети, которым никто не мог помочь! Их матери метались в бреду, а сильные руки отцов покрывались источающими гной язвами. Изнемогающие, слабеющие люди… Обреченные. И хохот пирующих кулей над гибнущей крепостью.
