Мы устроились для завтрака и беседы в густых зарослях, скрывающих глубокий и длинный овраг. Овраг этот сначала шел параллельно большой дороге, милях в двух от нее, потом резко сворачивал в сторону. По дну оврага протекал небыстрый ручеек, заросший болотной травой с ватными шариками на концах стеблей. Мои друзья легко определили по запаху и по состоянию растений, что людей в этом месте уже давно не бывало. Это внушало надежду на возможность спокойно обсудить мои новые сведения.
Я, кажется, рассказывал в изрядно трагических тонах, но мое беспокойство не вызывало у аршей желания по обыкновению высмеять мой эльфийский пафос.
— Короче, все плохо, — резюмировал Паук, когда я закончил. Веревочка на его пальцах натянулась очень уж простой фигурой, такую мог бы собрать даже я: в моем детстве, в деревне, она называлась «могильная плита». — Вот Клык с Нетопырем надеются, что перемирие с людьми можно будет возобновить через некоторое время, а перемирие, похоже, совсем не светит. Горожан уже до колик запугали нами, грамотно придумано. Лешачка на эти горы по-настоящему глаз положила.
— Ну и будет еще одна большая драка, — сказала Шпилька.
Задира издал воинственный вопль. Паук сморщился.
— Интересно, а кто будет драться? — спросил он со вздохом, продевая пальцы в новые петли. «Могильную плиту» перечеркнул веревочный крест. — У нас же бойцов — сами знаете. И неизвестно, что лешачка еще отмочит. От одного наводнения мало не показалось…
— Да из всех окрестных мест… — начал Задира и осекся. Окрестных мест, обитаемых аршами и не пострадавших в войне, осталось не так уж и много. Для восстановления боеспособности хозяев гор требовалось время — по моим подсчетам, не год и не два.
Арши хмуро замолчали, но тут мне в голову пришла ослепительная мысль. Она поразила меня самого — очевидностью и парадоксальностью в одно и то же время.
— Ребята, — сказал я, — вы ведь неплохо относитесь к людям в качестве союзников? Вот именно вы, а? Ведь вы уже воевали вместе с людьми, в армии Карадраса, еще в чьих-то… ты, Паук, с Фирном… Может быть, вы могли бы организовать наших…
— Да ты этому обалдую-кузнечику даже сказать побоялся, что мы тебя ждем! — фыркнула Шпилька. — А сказал бы, он бы от страха обгадился или в драку бы полез.
— Она права, по-моему, — кивнул Паук. — Даже если среди людей в этих местах есть кто-то с головой на плечах — нам они не товарищи.
— Так ведь я же не о них, — возразил я, внутренне возликовав. — Я о короле Чернолесья и его подданных. Мои соотечественники обвиняют их во всех мыслимых грехах, в городе говорят, что они продались Тьме — это значит, что жители Чернолесья стали настоящими врагами эльфов и обществом орков их не испугаешь.
Задира скептически усмехнулся, Шпилька снова фыркнула, но Паук, переплетая веревочку во что-то сложное и странное, задумчиво произнес:
— Как, любопытно, ты это себе представляешь? Чтобы Клык с тамошним королем поболтал по душам? А кто его пустит ко двору-то?
Я пнул его в колено:
— Ты без воображения, старина! Болтать по душам буду я! В вашу пользу. Меня, как бывшего эльфа, знающего все секреты Пущи в тонких частностях, будут слушать!
Задира хихикнул и толкнул меня в грудь:
— А ты знаешь секреты Пущи в тонких частностях, Эльф? Ну убил…
— Я узнаю, — сказал я. — Я пойду и узнаю — вместе с вами. Я уже многое понял, а пойму еще больше. Самое главное — для меня в этом путешествии появился настоящий смысл. Не душеспасительная прогулка эльфа, обдумывающего житье, а настоящая разведка. И война будет… за вас и за нас. За горы и за равнину тоже. За свободу.
— Угу, — буркнул Паук. — Значит, ты понял про свободу?
Я привалился к его плечу. Было тепло и надежно, я почувствовал себя уверенно, я мог рассуждать и сказал:
— Паук, я начал понимать еще в горах. Сейчас я вижу, что чары королевы Маб распространяются, как чума. Знаешь, я все время думал о Безумной Эльзе… Маленькая Эльза из города Светлоборска не стала бы искать своего любимого в лесу. Да что там! Она сама его туда привела бы, она радостно отдала бы его душу Государыне в уплату за вечную молодость и эльфийскую красоту… Паук, ребята… я, видите ли, боюсь, что здешние женщины вскоре будут отводить Государыне своих детей сами! Раньше, я знаю, я помню, женская любовь была противоядием, теперь она — яд, сладкий яд…
— Бедный Эльф, — вздохнула Шпилька.
— Бедные люди, — уточнил я. — У меня есть вы и ваш здравый смысл, а горожане пьяны надеждой, они только и ждут, чтобы им свистнули из Пущи, чтобы радостно побежать на свист. Прелесть рабства у королевы Маб в том, что ее рабы считают себя свободными и счастливыми… на долгие-долгие годы.
— Помнишь, — заметил Паук, — когда-то ты говорил, что, по-твоему, лешачка имеет право использовать людей ради блага Пущи?
— А сейчас так не думаю, — отчеканил я. — Мне так хочется… настоящего. Тепла, дружбы, любви, доверия… Чрево Барлогово, Паук, эльфы дружить и любить не хотят и не могут, а люди почти разучились!
Веревочка на пальцах Паука образовала восьмиугольную эльфийскую звезду.
— Угу, ладно, — сказал он, скидывая петлю и разрушая орнамент. — Пойдемте уже. Хорошие яйца были, Эльф, а вот мясо люди не умеют готовить. Только портят.
— Это просто свинина, — возразила Шпилька. — Такое уж мясо, что в него ни суй — не отделаться от привкуса. По-моему, похоже на человечину.
— А мне понравилось, — возразил Задира, обтирая о штаны жирные ладони.
Они закончили серьезный разговор. К чему переливать из пустого в порожнее, когда решение уже принято?
Мы забросали кости и скорлупу землей и направились на запад.
…Еще под Теплыми Камнями договаривались, что будем до самой Пущи уклоняться от боя, даже с эльфами, не говоря уж о людях. Мы долго держались этого уговора; мы лежали в придорожных кустах, пропуская эльфийские патрули, и я чувствовал, что у ребят руки чешутся, но никто не сделал ни одной глупости. И все-таки…
В предгорьях, неподалеку от столицы, люди убивали арша, пятеро королевских гвардейцев убивали одного горного бойца. Он еле держался на ногах, Эро знает как, ухитряясь работать мечом, из его плеча торчала стрела, его куртка промокла от крови, а люди очень веселились и играли с ним, как играют коты с придушенной мышью. И мы ввязались-таки, не в силах это видеть.
Я первый и ввязался. Из сострадания и еще оттого, что чья бы то ни было смерть не должна доставлять существам, обладающим душой, такого удовольствия. Это противоестественно. Радоваться чужим мучениям — противоестественно. Это я, кажется, исповедовал даже в Пуще, хотя подобные утверждения по отношению к оркам и странно звучали в эльфийских речах.
