— О каком ключе?
Синие глаза с трепетом проследили за ржавым ключом, пока тот не скрылся в многочисленных складках учительской мантии, пухлые губки удивленно приоткрылись, стыдливый румянец зажег щеки.
— Поторопись, Анна, – сказал Дамблдор с теплотой в голосе. – Не нужно испытывать доброту профессора Хаммерсмит.
— Спасибо.
Дамблдор проводил девочку взглядом, сокрушенно покачал головой, заложив руки за спину, направился к своему кабинету. Следующий урок он проводит у третьекурсников Когтеврана, нужно успеть подготовиться.
***Том внезапно осознал, что уже некоторое время задумчиво смотрит на ширму, за которой скрылся Дамблдор, грудь вздулась, как кузнечные меха, тут же опала, невольно издал полувздох–полустон. Он закусил губу, чтобы не застонать вновь. В висках с силой горного потока стучала кровь. Почему они не оставят его в покое? Разве понимают они, каких усилий ему стоит спокойно терпеть их взгляды и вопросы, сносить это снисходительное обращение? Разве они понимают, что он, Том, был на волосок от смерти?
Том бросил лютый взгляд на пухлую книгу о призраках, страницы которой, как нарочно заколдованные, повторяли точь–в-точь слова мадам Кохен и профессора Дамблдора: «Гытраш не способен нанести человеку физический вред…»
— Но он нанес, – проскрежетал Том в бессилии.
Подавил жгучее желание отбросить книгу, но сдержался, ведь ее еще, как и десяток других, надо Сенектусу вернуть. Потому лишь аккуратно отложил, устало прикрыл глаза: до следующего приема зелья еще есть время вздремнуть. Смутно слышал как ширма легонько пошатнулась под весом Корникса – единственного близкого существа, – которого после долгих уговоров мадам Кохен разрешила допустить в палату.
Том помнил то утро, когда очнулся на больничной койке. Самое ужасное утро за все его неполные двенадцать лет. Первое, что он почувствовал, – это боль в груди, настолько резкая, что даже вздохнуть не получалось. Дыхание вырывалось из груди с хрипом, будто вместо легких порванная волынка. Пальцы сами невольно скользнули к груди, но наткнулись на шершавые бинты. Том проклинал тот момент, когда слабо повинующиеся глаза взглянули туда, где на белых бинтах расплывались несколько красных пятен. При воспоминании об этом даже теперь к горлу подкатывала тошнота, от вида собственной крови голова кружилась, а ноги странно немели. Повязки вскоре сменили, но перед глазами упорно стояли кровавые разводы.
Ко всем прочим телесным повреждениям Том вдобавок простыл, в горле до невозможного першило, будто изнутри драли терками. Но ледяной осенний дождь нанес вред не только ему. Том со злобным удовлетворением прислушивался к разговорам мадам Кохен и Тибии Тамиш, которая пролежала в Больничном крыле всего несколько дней. Голос девочки выдавал ее состояние, а нередкое чихание это лишь подтверждало.
Том каждый день с замиранием в сердце ждал письма от Крестной, но когда получил его, так и не понял радоваться или огорчаться. Всего несколько строк, кратко и сухо, как приказ на плацу. Но не это было причиной его беспокойства… Крестная писала, что в скором времени посетит Хогвартс, дабы лично поговорить с крестником. Том все же решил, что нужно огорчиться, поскольку предстоящий разговор внушал смятение и ноющую тревогу.
Высокая ширма, словно прочная каменная стена, отгораживала его от окружающего мира. Это и внушало спокойствие, и одновременно раздражало, ведь кроме потолка, треклятой ширмы и окна напротив он не видел ничего вот уже неделю. Нервировало буквально все: чрезмерно яркий солнечный свет и давящая ночная темень, забота мадам Кохен и не менее надоедливое жужжание потерявшейся мухи, что безуспешно долбилась об оконное стекло.
Лишь неспешные беседы с вороном чуточку успокаивали, одно присутствие птицы дарило непонятную безмятежность. Корникс по–прежнему хранил заносчивое молчание в присутствии посторонних, но стоило им с Томом остаться наедине, ботал без умолку.
Том уже начинал привыкать к картавому бухтению ворона, а когда увлекался учебниками, и вовсе не слышал.
— Глупые, глупые книжки, – каркал Корникс хрипло.
Он важно вышагивал между учебников, разбросанных на одеяле, выказывая недовольство, то и дело клевал кожаные переплеты. Корникс вспорхнул на открытый учебник по Защите от Темных искусств, по–хозяйски потоптался по странице, попробовал клюнуть корявого жучка, но тот оказался всего–навсего несъедобной чернильной буквой.
— Неужели мастер–ру Тому нр–равятся читать эти глупые книжки?
Том, не отрываясь от чтения очередного учебника, объяснил будничным тоном:
— Чтобы хорошо учиться, мастеру Тому необходимо читать эти глупые книжки.
— Зачем? – не отставал Корникс.
— Так велят профессора…
— Глупые пр–рофессор–ра, – выдал Корникс резкий вердикт. – Они дают мастер–ру Тому книжки, от котор–рых его клонит в сон.
Том перелистнул страницу, пустым взглядом уставился на ровные строчки буковок.
— Других у меня нет.
— Нужно найти, – поучал ворон тоном заправского профессора. – Нужно найти хор–рошие умные книжки.
Том отложил книгу, в упор посмотрел на напыщенную птицу.
— Угу, размечтался. Я не могу покинуть Больничное крыло, а даже если бы и смог, то на верхние библиотечные ярусы первокурсников все равно не пускают. А вот там‑то книги и впрямь поинтереснее.
— Тогда пусть кто‑нибудь др–ругой р–раздобудет эти книжки для мастер–ра Тома.
— Кто? Элджи? Антонин? А может Августус? Не смеши меня, Корникс… Разве что…
Том непроизвольно закусил губу от удачной мысли, что его посетила. Ворон с деланным равнодушием перелетел на ширму, черные глазки–бусинки хитро блеснули.
— Кор–рникс не станет досаждать мастер–ру Тому глупыми р–разговорами. Мастер–ру Тому виднее.
Мадам Кохен строго–настрого запретила друзьям его навещать, но Том и сам чувствовал, что пока не готов никого видеть. Лишь раз в два–три дня он с холодностью терпел посещения Сенектуса, который на правах старосты пробился через заграждения строгой врачевательницы. Под предлогом пропущенных больным уроков он приносил библиотечные книги, рассказывал скудные школьные новости, каковые мало интересовали Тома.
Сенектус с подозрительной чуткостью каждый раз справлялся о его здоровье. Чрезмерная опека настораживала, и Тома не покидало ощущение, будто тот что‑то недоговаривает. Вот и вчера Сенектус тоже начал издалека. Около получаса взахлеб рассказывал о предстоящем квиддичном матче между Слизерином и Когтевраном, Том слушал рассеяно, пока голос старосты не посерьезнел.
Сенектус хрустнул пальцами, как всегда делал в минуты сильного напряжения, наконец, отважился:
