Герцог Алларэ не солгал лишь в одном: все они — марионетки, куклы в его игре. Ставка велика: Скора и Брулен, две земли, которые ни в коем случае нельзя потерять. Только вчера Рене понял, почему герцог настрого запретил кому-либо даже приближаться к Скорингу. Гибели Скоринга — хоть на дуэли, хоть от руки наемного убийцы — его вассалы не простят. Все они повязаны прочными узами заговоров и ереси и не спешат бросаться в объятия Тамера лишь потому, что надеются приобрести много большее: Север, Агайрэ, Меру, а, может быть, и Алларэ с Эллоной.
Скоринг — игральная кость в основании башни: вытащи ее, и все рассыплется. Он был безумцем, но не глупцом и сумел прикрыться ровно тем щитом, разбить который герцог Алларэ никогда не решился бы: целостностью Собраны. Но вот на что он сможет рассчитывать, когда его окружат и ударят в спину — не как благородного человека, а как подлую тварь, убийцу короля и собственного отца, самозваного палача и клеветника… Что он будет делать, когда кесарь Тамера ответит отказом, а в западные земли войдет армия, действующая в единении с двумя Орденами?
Реми обещал, что герцог Скоринг будет умирать медленно, и Рене не сомневался, что так и случится. Солдаты разбирали руины. Судя по рассказам Гильома о днях «хлебного бунта», они к этому уже привыкли, по крайней мере, работали споро и слаженно. Когда очередной осколок мрамора откатывали в сторону, поднимались тучи белой пыли. Она оседала на плащах и шляпах, на волосах и лицах, так что все, пришедшие удостовериться в том, что собор воистину рухнул, теперь напоминали напудренных сверх меры веселых девиц. Жара, что глодала столицу три седмицы подряд, сегодня наконец-то смилостивилась и уступила черед мелкому ленивому дождику. Кирпичная и мраморная крошка, угли от загоревшихся уже после обрушения тканей, скамей, перекрытий мешались под ногами в бурую грязь. Рене поглядел в беспросветно-серое небо, потом на груду камня и щебня, которую предстояло разбирать еще дня два-три, вздохнул и развел руками:
— Зрелище нагоняет тоску. Не пойти ли нам отсюда? Гильом брезгливо стряхнул белую пыль с рукава темно-синего кафтана, склонил голову в молчаливом согласии.
— Я не отказался бы от завтрака, — добавил Рене. — Что вы об этом думаете?
— Я буду сопровождать вас, господин Алларэ.
— Вы так не доверяете призывам герцога Скоринга?
— Береженого и Мать бережет.
Алларэ был уверен, что каждое слово мгновенно разнесется по Собре, точнее, по той ее части, для ушей которых и был предназначен чуть более громкий, чем подобает — но ведь приходилось перекрикивать шум и грохот! — разговор. Едва ли в Собре можно было отыскать таверну, в которую не пришли выпить вина или откушать завтрак даже те владетели, поварам которых завидовали все соседи, а винные погреба прославились своим богатством. Жизнь в столице с каждым днем становилась все удивительнее, и лишь немногие предпочли остаться в стороне от чудес. Все, что случилось со дня казни непутевого северянина и продолжалось до сих пор, вызывало жгучее желание обсудить, погадать, поделиться мнением, высказать свое, и, несомненно самое верное мнение о грядущих сюрпризах. В «Разящую подкову» нынче с утра можно было и не соваться, Рене загодя знал, что свободного столика не найдется и для него с Гильомом, да что там, реши герцог Скоринг посетить это гостеприимное заведение, и ему места бы не нашлось. Зато в «Пьяном голубе», таверне не столь популярной (хотя, по мнению Рене, совершенно незаслуженно), места, разумеется, имелись. «Пьяный голубь» за последние годы решительно не изменился. Все те же закопченные стекла, плохо протертые столы, отродясь не видавшие свежих скатертей, низкий потолок и жирные наглые мухи. Впрочем, хозяин был еще более жирным и наглым — но готовить так, как он, умели немногие.
— Арло, собака, ты три года назад говорил, что повышаешь цены, чтобы накопить на ремонт! Где же он?
— Так сделал уже, господин Рене, сделал. В том же году и сделал! — нахальная щербатая улыбка.
— Да я на этом столе ел твоих голубей! — Алларэ ткнул пальцем в хорошо знакомый вензель, когда-то вырезанный от скуки.
— Небось, еще хотите?
— Неси, мерзавец!
Замаринованные в вине голуби были, как всегда, вкусны, но сегодня Рене явился сюда не ради голубей. Стоило им с Аэлласом усесться за стол, как в таверну, ну, разумеется, чисто случайно, начали входить и другие благородные господа столицы, причем половину из них Рене приметил еще возле развалин храма. За полчаса «Пьяный голубь» оказался заполнен целиком. Чумазый Арло не удивлялся: он вообще ничему не удивлялся с тех пор, как наследник герцога Алларэ зачастил в его не самое почтенное заведение. Было это три года назад — тогда Рене с женой почти год провели в Собре, — но память у трактирщиков длинная, а если гость не скупился на чаевые, то мог надеяться даже на вечную память.
— Позвольте к вам присоединиться? Сеориец, из тех, кто пока не принял ничью сторону; Рене помнил его в лицо. Немного помучившись, вспомнил и фамилию. Ларон, почти сосед: родовое владение милях в пятидесяти от границы с Алларэ, на берегу Сойи. Между прочим, женат на девице из герцогства Алларэ. Возможный соратник — но насильно мил не будешь, а у господина Ларона могут оказаться свои планы на будущее. Рене любезно кивнул и улыбнулся, протягивая руку:
— Рекомендую попробовать тех самых пьяных голубей, в честь которых названо это заведение. Готов спорить, — вон тот болтливый пес, местный хозяин, пьянствует с ними ночи напролет!
— Благодарю за совет. Кстати, о ночах, — что вы думаете о ночном происшествии? — Этот, надо понимать, из простодушных: другой ходил бы вокруг да около. А что вернее, — притворяется простодушным.
— О храме, что ли? Да ничего не думаю! Я не мать наша Церковь, чтоб забивать себе голову подобными делами.
— Патриарх пока не объявил, как надлежит понимать разрушение собора. — Нос у господина Ларона был конопатый и острый. Самое то, чтобы совать его во все щели.
— Объявит, будем надеяться.
— Как скоро будет назначена Ассамблея? — зашел с другого конца длинноносый Ларон.
— Надеюсь, что довольно скоро. Стране негоже оставаться без короля.
— Вас не убедило вчерашнее чудо?
— Меня убедила исповедь той монахини, — пожал плечами Рене.
Алларэ взглянул на Гильома. Владетель молча допивал второй кубок, не глядя на Ларона. Здоровяк казался спокойным, но Рене слишком хорошо его знал, чтобы обмануться. Аэллас никогда не выдал бы своих чувств перед случайным собеседником, но промелькнувшее в разговоре слово «чудо» было осколком стекла в вине. Чудом досужий сплетник назвал гибель его младшего брата. Еще одна строка в длинном счете, который будет предъявлен герцогу Скорингу.
