– Да, – ответила она на невысказанный вопрос, – это твоя дочь, Артуа. Иногда она так становится похожа на тебя, что мне даже становится немного не по себе. Ты сам мне говорил, – продолжала Милана, отвечая на следующий не заданный мною вопрос, – что чаще всего человек становится заложником обстоятельств и не в силах что-либо изменить. Понимаешь, Анри, тогда у меня не было другого выхода, совсем не было, я клянусь тебе всем, что для меня свято.
Я потянулся к ее руке, лежащей на столе, чтобы погладить ладошку с длинными красивыми пальчиками, но вовремя одернул себя. Милана понимающе улыбнулась. Господи, откуда в этой совсем юной женщине столько мудрости? Хотя глупых женщин не бывает, в отличие от нас, мужчин.
– И не вини себя ни в чем, Артуа. Так уж расположились наши звезды, но все равно я счастлива, что в моей жизни был такой мужчина, как ты.
Я глупо кивал: слабое утешение, да и не заслуживаю того, что слышу.
– Какая она?
У Миланы загорелись глаза, она оживилась, как всякая мама, рассказывающая о своем ребенке.
– Она такая егоза, постоянно что-то лепечет, уже встала на ноги, и теперь за ней нужен глаз да глаз.
Я исподтишка любовался ее лицом, лицом матери моего ребенка, ее движениями, улыбкой, сиянием глаз. Наконец Милана оборвала себя на полуслове, обратив внимание на выражение моего лица.
Мне не место в этом доме, где все так хорошо, где муж светится счастьем, глядя на любимую жену, я здесь лишний и могу принести только горе графу и смятение чувств – его жене.
– Милана, я пойду, пожалуй, отсюда. Ты умная девочка, ты все понимаешь. Получилось так, как получилось, и уже поздно что-то менять. Но ты всегда можешь на меня положиться. Только позови, если потребуется моя помощь, и я примчусь. Брошу все и примчусь. Я очень, очень рад был тебя увидеть. Прости, но мне пора.
Все-таки решившись, я погладил нежную и бархатистую ладонь Миланы, затем резко встал, поклонился, поцеловал ее руку и решительно зашагал к выходу, ни на что и ни на кого не обращая внимания.
Мне удалось пересечь почти половину залы, когда я почувствовал толчок в плечо. Не оборачиваясь, извинился – так, на всякий случай, ведь я никому не заступал дорогу. Меня остановил смутно знакомый голос, произнесший:
– Это так похоже на людей, не столь давно купивших титул, – оскорбить человека, и убежать. К сожалению, нельзя купить воспитания и манер.
Ба, да это же сам граф Колин Макрудер собственной персоной в окружении нескольких своих приятелей, коим и вещал с презрительной полуулыбкой. И эта тирада направлена в мой адрес, нет никаких сомнений. Интересно только, откуда он узнал о моем совсем недолгом баронстве?
Гости Дьюбенов, до этого развлекавшиеся кто чем, заинтересованно потянулись к месту событий – ну как же, дело пахнет дуэлью, которые практически всегда входят в программу вечера, как свадебная драка у меня на родине.
Гости держались пристойно, не глазели, подобно уличным зевакам, – не то воспитание и положение, но внимательно следили за нами, делая вид, что заняты своими делами.
Теперь мне нужно достойно ответить графу, ведь он оскорбил меня прилюдно, и я должен либо проглотить обиду и извиниться, либо послать ему вызов, как подобает истинному дворянину и джентльмену.
Только не в этом доме и не сегодня. Сейчас мне больше всего хочется уйти, остаться наедине с собой и не видеть никого как можно дольше.
Обведя взглядом зал, я нашел Милану, опершуюся на здоровую руку мужа. Они с явным напряжением смотрели в нашу сторону.
– Извините, граф, я действительно вас не заметил.
Коллайн посмотрел на меня так изумленно, как будто у меня вдруг выросла вторая голова или я поменял ориентацию.
По толпе местной аристократии волной пронесся шепоток: все ждали чего-то большего. Где дворянская честь, где достойный ответ с моей стороны, где последующий вызов на дуэль?..
На месте Макрудера я придрался бы к формулировке моего извинения: мол, как же так, барон, вы не заметили меня, графа, словно я лакей или уличный торговец, а это еще большее оскорбление, чем то, что вы меня намеренно толкнули… Но в этом случае ему самому придется делать вызов, а значит, выбор места и оружия останется за мной. Но граф поступил иначе, заявив, что, если бы я имел таких славных предков, как он, мне бы и в голову не пришло просить извинения – такие дела должны решаться иным способом.
Снова пронесся шепот, явно одобрительный – в пользу графа.
– Один великий человек, в отличие от нас, очень умный, высказал мысль, что тот, кто кичится славой своих предков, похож на картошку. И в том и в другом случае все лучшее находится в земле, – начиная закипать, парировал я.
– Объяснитесь, барон, – потребовал Макрудер.
– Да сколько угодно. В этой зале полно людей, по праву гордящихся своими предками. Но и предки гордятся своими потомками, взирая на них с небес. К сожалению, граф, вы не входите в их число.
В ответ я снова услышал нечто очень нелицеприятное про своих родителей, которые не смогли дать мне приличное воспитание в силу своего скотского происхождения.
«А вот это ты зря, моих маму и папу трогать не нужно», – пронеслось у меня в голове. Я шагнул к графу, успев заметить выражение удовлетворения на его лице, и отвесил ему пощечину.
Если кто-то считает, что пощечина – всего лишь пощечина, то заблуждается в корне. Это полноценный удар, если нанести его правильно. Необходимо только довернуть корпус во время удара абсолютно расслабленной рукой и напрячь кисть в момент соприкосновения, перенеся вес на опорную ногу.
Нисколько не сомневаюсь, что в мире полным-полно людей, способных устоять после пощечины, нанесенной таким образом, но с ними я еще не встречался. Не стал исключением и граф Макрудер, который, мелькнув светлыми подметками сапог, пролетел несколько шагов, приземляясь боком на выложенный каменными плитами пол. Уже не контролируя себя, я подскочил к нему, сорвал с перевязи его шпагу вместе с ножнами и сломал ее об колено, бросив обломки на грудь все еще находящемуся в состоянии грогги Макрудеру. Затем, найдя взглядом Анри Коллайна, обратился к нему прямо через головы присутствующих:
– Барон, передайте, пожалуйста, этому… – здесь я прервался, затрудняясь с выбором слова, – …этому человеку, что готов встретиться с ним в любом месте в любое время и на любых условиях. Моим оружием непременно станет кочерга, а граф может выбрать себе все, что угодно, вплоть до Маренизанской мортиры.
Маренизанская мортира находилась в столице, отличалась очень большим, почти гигантским калибром и стреляла раз в год, в день основания города. Мне рассказывали, что горожане даже заключают пари, взорвется она при очередном выстреле или останется целой. Но это так, к слову.
