Ознакомительная версия.
Он замер, держась за крышечку фляги.
— Что значит «на каком»? — И обежал взглядом всю мою скрючившуюся в кресле фигуру, от пыльных кроссовок до взъерошенной макушки. — На собственной тяге, как обычно… — Парень сделал шаг к дверям.
— Я не понял. Ведь есть же земное притяжение, и, чтобы его преодолеть, требуется приложить огромную силу, потратить массу энергии, сжечь тонны топлива… Вы летите через ноль-пространство или через гиперпространственные туннели?
— Зачем же, просто летим, — промямлил он, передвигаясь к выходу. — Погружаемся с командой и летим себе.
— Но какая же сила вас движет? — допытывался я.
— Да обычная же, сила тяготения, — вяло отбивался он. Его волевой подбородок как будто сник. — Нас просто тянет туда, потому что мы хотим туда попасть.
— А я, положим, тоже хочу?
— Если тяга достаточная… — бормочет он, — то, конечно… Вы не против, если я сбегаю за ребятами? Вам будет интересно познакомиться с ними.
И сбежал. Небось за ментами помчался, падла. Но они меня фиг найдут! Пока прочёсывают космодром, я уж улечу вместе с ребятами, и никакие сволочи в форме потом меня не достанут!
Я выбрался из помещения и пошёл искать укрытие. Внутри ракеты был небольшой лабиринт коридоров, что вверх-вниз, что влево-вправо, и помещения все как кубики. Побродил я там, в дальней комнатке открыл какую-то дверцу, залез и затаился. Никакого центра управления, приборов никаких не нашёл, только жилые помещения. Полки с книгами обычными, шведские стенки… Всякое.
Ноги замёрзли. Мне показалось, что я задремал. И — голоса, теперь снаружи звучали голоса, они были отлично слышны. Я насчитал человек семь — веселая компания, молодые пацаны.
— Давайте осмотрим, — предлагал один.
— Пора лететь, бросай свои шутки, штурман, — говорил другой.
— Кроме шуток, он с Луны свалился! — клялся мой голубоглазый спаситель.
— Капитан, ты ему веришь? — возражал кто-то ещё. — Всех лунных отлавливают ещё на улице!
Капитан приказал:
— Три минуты на обыск! Время!
И пацаны забегали, начали хлопать дверями, топать, переговариваться… Я затаился.
Получилось, что я хорошо спрятался. Через три минуты капитан отзвонился в диспетчерскую, и ему скомандовали старт. Юнцы собрались в соседнем помещении и трепетно дышали. Я прислушался, поднеся ладони к ушам: сейчас как заведут двигатель, он взревёт…
Ничего не происходило.
— Почему не взлетаем? — вякнул кто-то. Первым сориентировался капитан.
— На борту посторонний! — крикнул он. — Прочесать корабль ещё раз! Проверить все системы жизнеобеспечения! Быстро!
— Я вам говорил, говорил! — Судя по голосу, штурман бежал впереди всех.
Захлопали двери. Я вжался в стену. По ногам сквозило. Осторожно, почти не дыша, я пошарил справа и слева. Там было пусто. Не забрался ли я в какую-нибудь вентиляцию? Задравши голову, разглядел сеточку светлых полос. Я вытянул руки и поводил ладонями по металлу. Пальцы нащупали холодные скобы по сторонам от входного отверстия.
— Тут смотрел? — спросил голос у самого моего виска.
Заскрежетала, поворачиваясь, ручка. Я сжался, вцепившись в скобы. Одна нога норовила соскользнуть. Если дверь откроется, я попаду вошедшему пяткой в глаз.
— Доктор, его нигде нет! — крикнули подо мной. Я вздрогнул и поджал ногу. Они что, вызвали…
психиатра?
Дверца открылась. Я видел, как всунулась в мою темноту кудрявая голова, видел её силуэт на фоне жёлтого прямоугольника на полу, видел розовое ухо.
Голова покрутилась и исчезла.
— Тут никого! — отрапортовал юнец подо мной.
— А это что? — спросил его капитан.
Мы одновременно посмотрели на пол. Там, на пыльной решётке, остались два моих следа.
— Все сюда! — разнеслась команда по открытым настежь помещениям и коридорам.
Сжав зубы, я пополз вверх. Железо скрипело под ногами.
— Он движется в сторону камбуза!
Я с размаху влетел макушкой в преграду. Мир наполнился звоном.
— Остановился!
Десяток бегущих топочут как будто по ушам. Судорожно вцепившись в скобу, я шарю по стенам и по решётке над головой. Подо мной металлический колодец глубиной в несколько метров. И снизу кто-то лезет! Хоть какое-нибудь бы отверстие, хоть малюсенькое, хоть защёлка или замок — я сломал бы их голыми руками!
— Успокойтесь, вам не причинят вреда, — говорит голос снаружи.
В стене открывается окошечко, сквозь дырочки я могу разглядеть лицо человека в белом халате, который, наклонившись, высматривает меня сквозь множество мелких отверстий.
— Бревед! — гнусавит санитар.
Я отшатываюсь, теряю равновесие, соскальзываю…
Темнота выползла из углов, разлеглась вокруг тусклого круга света от торшера; она ждала момента, когда можно будет вонзить зубы в это пространство, чтобы съесть, поглотить его без остатка, зажевать и выплюнуть комком смутных теней. А за спиной темноты присела, сложив лапки на груди, прикрыв красные глазки, хмурая беспробудная тоска.
Санёк вошёл тихо, стараясь двигаться осторожно, но всё равно задел стул, и тот с грохотом полетел на пол. Во всей квартире было темно, только у матери из-под двери выбивалась полоска света. Там едва слышно играла музыка и переговаривались почти шёпотом. Перед глазами ходили круги. Из глубин организма поднимался вал тошноты, давя органы, просился наружу. Санёк держался. Он рухнул на диван и затих, бессознательно шаря вокруг. Случайно задел выключатель торшера, и слабенькая сороковаттка, будто охнув, погасла.
И тогда темнота сделала шаг вперёд, и заполнила комнату, и села на грудь, а тоска, подобравшись с полу, забралась в голову.
— Меня никто не лю-убит… — простонал Санёк, слепо вглядываясь перед собой. Постепенно глаза привыкали, и он разбирал в слабом свете фонарей за окном очертания громоздкой мебели.
Туша давила на виски и глаза, застилая взгляд. Тоска была всегда, всегда, когда он оставался в комнате один. Даже телевизор не помогал. Санёк нашарил наконец «ленивку». Засветился экран, замелькали на нём люди, лица, огни, жёлтое, красное, синее, звуки, формы — там была жизнь, там были счастливы, улыбались и пели, а тут… тут была тьма, и одиночество, и ничтожество, и бессилие — все насели на человека, царапая мозг острыми злыми когтями.
Санёк скатился с дивана, на карачках подобрался к окну, подтянулся к подоконнику и положил лицо на него, щекой к прохладной шершавой поверхности. Он вдыхал свежий воздух и не мог надышаться, он пил ветер, впитывал шорох машин и цокот каблучков, голоса поздних прохожих, которые и не знали, что он страдает тут, наверху. Никто не знал, что он есть, мир отверг его, забыл про Санька, плюнул, а он, Санёк, утёрся, потому что делать — что он мог сделать, когда вместо приветливого ласкового лика давно уж видел злобный оскал?
Ознакомительная версия.
