Гиртеада. Калхас увидел ее — заплаканную, с поцарапанным лицом, со спутанными, грязными волосами, в грубом одеянии из мешковины. Взгляд его жены был остановившимся, бессмысленным: такой взгляд рожден страшным горем, или же немыслимой болью. Калхас окликнул ее, но Гиртеада молчала. Она проплыла совсем рядом с ним. Как пастух не протягивал к ней руки, дотянуться до жены он не смог.
Его сердце сжала черная тоска. Калхас пытался заставить себя следовать за Гиртеадой; он все понимал, все ощущал, но воля молчала — будто ее и не было вовсе.
Вслед за Гиртеадой пастух увидел Дотима. Такого же скорбного, скверно одетого. Губы наемника что-то шептали, брови были сложены в печальный домик. Он молитвенно сжимал руки перед грудью и не видел ничего вокруг себя.
Дотима сменил Эвмен. Лицо стратега было абсолютно спокойно. Он твердо, без всякого сожаления или горечи взирал перед собой. Более того, взгляд Эвмена был горд, а уголки губ чуть-чуть приподняты — словно стратег с легким сердцем смотрел на здешнюю тьму и печаль.
И он проследовал мимо, не заметив Калхаса, а Калхас не сумел дотронуться до него. «Почему я вижу их, а они меня — нет? — спрашивал пастух неизвестно у кого. — Неужели я потерял их окончательно?»
Ответа Калхас не услышал. Зато он увидел Гермеса. Бог сидел в середине радужного кольца. Восемь сияющих лучей исходили от него. Они закручивались в спирали, обращаясь вокруг бога, поэтому казалось, что Гермес движется не останавливаясь. Сверкающие спирали, похожие на кривые ножи боевой колесницы, разгоняли тьму, перемалывали печаль. Радостная надежда и страх быть рассеченным этими лучами охватили одновременно Калхаса. «Душеводитель! — вспомнил пастух. — Он скажет правду. Выведет отсюда. Значит, он простился со мной не навсегда!»
Пастуха все быстрее несло к Гермесу, прямо под радужные ножи. В последний момент он не выдержал и зажмурился — ожидая то ли удара, то ли вспышки прямо перед лицом.
Но ничего такого не произошло. Гермес просто исчез. Когда Калхас открыл глаза, тьма превратилась в сумеречный полумрак. Слева от пастуха был смутно виден песочно-белый столб, очертаниями неуловимо походивший на кипарис. Когда-то, еще в Маронее, Калхас слышал заклинания, которыми напутствовали умерших: «И увидишь слева от себя белый кипарис. Там источник ледяной воды. Не ходи к нему и не пей…» Аркадянин напряг взор, пытаясь понять, не дерево ли этот белый столб…
Мир развернулся перед ним, словно папирусный свиток. Солнце высоко уже поднялось над горизонтом. К легкому морозцу прибавилась влага: на небе стояла молочная пленка, солнце из-за нее было похоже на длинный столб, испускающий песочно-белый свет. «Значит, я жив?»— в этой мысли не было ни удивления, ни облегчения.
Калхас вспомнил, что упал ничком, теперь же он лежал лицом вверх. Руки и ноги онемели от холода и долгого лежания. Раздражала болезненная тяжесть в затылке и в позвоночнике. Калхас повел головой и вскрикнул: вся ее задняя часть превратилась в источник гудящей, ломающей боли. Ночью его оглушили ударом по затылку, а затем перевернули на спину, чтобы проверить, жив ли. Превозмогая немоту и одеревенение, Калхас провел рукой по груди. Шарик исчез.
Пастух сел, уже не замечая боли. Латная куртка, варварские штаны, сапоги — все было на нем. Даже меч лежал поблизости. Но Калхас почувствовал себя голым. У него украли — возможно, просто из чувства мести — то, без чего себя он уже не представлял. Ни в одном из сражений вражеское оружие не срывало шарик с груди.
Он тщательно обшарил все вокруг себя, но не нашел даже следа от амулета. Ужасное ощущение брошенности охватило Калхаса на несколько мгновений. Он стукнул изо всех сил кулаком по земле, прогоняя душевную слабость. Все-таки он жив — нужно думать об этом.
Калхас заставил себя подняться на ноги. Вокруг него не было ни одной живой души. Пастух, с трудом переставляя непослушные, немые ноги, вернулся на вершину холма — туда, где аргираспиды вязали Эвмена. Он увидел здесь разворошенную ногами почву, следы борьбы, черные на гипсово-сером фоне пятна крови. Македонянам пришлось потратить немало сил, прежде чем они захватили стратега. В стороне были свалены в груду тела телохранителей. Сверху, грудью к небу, лежал Тиридат. Пастух постоял около армян, стараясь не смотреть на изуродованное тело их предводителя. Потом осторожно снял с его пояса короткий широкий кинжал и засунул за пазуху, убежденный в том, что он скоро пригодится.
Что произошло с Эвменом, понять по тем следам, которые видел Калхас, было невозможно. Оставалось надеяться, что ветераны не учинили тут же расправы над ним, а отдали Антигону в обмен на семьи.
Пастух думал, что теперь ему делать. Сдаваться на милость Фригийца? Конечно, нет. Оставаться на месте? А что делать среди трупов? Возвращаться к Гиртеаде? Но на пути находился бывший лагерь Эвмена, занятый врагом. В конце концов взор Калхаса обратился к далеким горам. Обходить лагерь с юга, там, где пески и совершенно открытая местность, было безумием. Оставался путь через север. Нужно добраться до пересохшей реки, за которой начинаются холмы. Кое-где среди холмов растут можжевеловые кусты, наверно, есть и источники горьковатой, полынной воды. Если кто-то из воинов Эвмена еще хочет сопротивляться Фригийцу, Калхас встретит его именно там.
Спускаясь с холма, пастух даже испытывал удовольствие от того, что в состоянии принимать здравые решения. Затылок то горел, то превращался в пульсирующий сгусток боли, но Калхас сумел сосредоточиться на дороге и отвлекся от него. Немота в членах постепенно проходила — пользуясь этим, аркадянин убыстрял шаг, чтобы не попасть в руки фригийцев, если те вдруг вернутся мародерствовать на поле боя.
Достигнув реки, Калхас вспомнил, что не пил со вчерашнего дня. Жажда, пришедшая вместе с воспоминанием, оказалась столь велика, что пастух, прежде чем укрыться среди холмов, долго брел по дну реки в поисках лужицы со стылой водой. Когда же нашел одну, то выпил чуть ли не до дна. Вода была холодной, вонючей, но жажда победила даже чувство отвращения.
Вслед за жаждой Калхаса охватил голод. Да такой острый, что аркадянин, скорчившись, сидел некоторое время на дне реки. Переждав самые острые спазмы, он заставил себя разогнуться и отправился дальше.
Среди холмов стало как будто еще холоднее. Как и ночью, Калхас с тоской вспомнил о гиматии. Однако тут же отбросил воспоминание. Нужно идти на север, потом повернуть направо, в сторону Габиены, а там… там будет видно.
Пастух шел с волчьей осторожностью. Иногда — если голодные спазмы становились непереносимы — замирал на месте, или с остервенением шарил в можжевеловых кустах, не обращая внимания на колючки. Он искал любую живность. Сейчас он мог разодрать на части и сожрать даже змею.
