– Слышь, Вражина… – неуверенно начал Бермята. – Сходил бы, что ли, посмотрел…
Головастый жердяй Вражина – в плечах лба поуже – толкнул дверцу и вышел, пригнувшись. Промежуточная лунка была пуста, а из гулкой черной бездны не доносилось ни воя, ни стука, ни грохота, пусть даже и отдаленного… И что уж совсем ни в какие ворота не лезло, нигде ни единого теплынца. Обезлюдел участок…
– Эй! Есть кто живой?.. – перетрусив, позвал Вражина.
Выморочная преисподняя отозвалась долгими отголосками. Из клети, зачем-то застегивая зипун, выбрался Бермята, стал рядом и тоже уставился во тьму. Наконец замельтешил вдали желтенький огонек – кто-то приближался к ним по правому наканавнику главного рва. Подойдя, приподнял лампу, осветив встревоженные рыла сволочан и заодно свое собственное – словно бы из камня выветренное. Чурыня Пехчинич, сотник с участка Люта Незнамыча…
– А-а, вон это кто… – равнодушно молвил он и повернулся, явно собираясь идти назад.
– Э!.. – ошеломленно окликнул его Бермята. – Погодь!..
Немилорожий сотник приостановился.
– Чего тебе?
– Как чего? – растерялся Бермята. – Третий час задержки, а ты – чего…
– Да твое-то какое дело? – не понял тот. – Третий там, четвертый… Радоваться должен – больше денежек получишь.
– Да что денежки?.. – завопил вдруг стоящий рядом Вражина, взмахнув длинными, как плети, руками. – С солнышком-то что?..
Чурыня выждал, морщась, когда спадут отголоски, и повернулся к жердяю в голубом зипуне.
– Ничего. Стоит на извороте, целое-невредимое…
Сволочане переглянулись, сглотнули.
– А… а когда ж подавать думаете?..
– А никогда, – по-прежнему невозмутимо ответил сотник. – Когда варяги со Сволочи уберутся вместе со Всеволоком – тогда и подадим…
«…Тогда взглянул Столпосвят на светлое и тресветлое наше солнышко и узрел, что вся рать теплынская тьмою от него сокрыта. И сказал боярам своим и дружине: „Знамение сие видите ли?“ Они же, посмотрев, молвили: „Княже! Не к добру знамение сие“. Он, прозорливый, отвечал на это: „Братие и дружино! Тьма-то, чай, не только наши полки покрыла, но и варяжские со сволочанскими тоже. Мнится, не на нас, а на них, окаянных, разгневалось ясно солнышко…“»
Летописец вздохнул и, отложив перо, выглянул в левое оконце. Сволочанский берег был пуст. Нигде ни единого храбра, ни единого варяга. Снялись варяги, так и не дождавшись рассвета, и ушли всею силой в Стекольну, столицу свою варяжскую. Вился над пригорками белый парок. Раскаленное добела – чуть ли не добрызгу – солнышко споро сжигало иней и подбирало влагу, уничтожая последствия неслыханно долгой ночи.
Летописец оборотился к правому оконцу. На теплынском берегу по-прежнему кипела стройка. Уже вздымалась из котлована на несколько переплевов некая великая и преужасная махина, видом – черпало с долгим стеблом [104]. А поодаль сплачивали из тесаных бревен и охватывали железными обручами нечто облое, равномерного погиба – величиною с двупрясельный дом.
Позавчера, сразу после ухода варягов и Всеволока, к островку по отмели подобрались трое храбров и с ними сам князюшка теплынский Столпосвят. Ласково перемолвившись с летописцем, осведомился, не терпит ли тот в чем нужды, посулил вскорости подвезти отшельнику припасов, одежки, орешков чернильных. Ну и растолковал заодно, как надлежит разуметь столь спешно возводимую махину…
«И возблагодарив добросиянное, развеявшее супостатов, аки туман утренний, – вновь заскрипело по пергаменту гусиное перо, – дал зарок Столпосвят заложить близ того места, что у Ярилиной Дороги, обильно изукрашенное капище, весьма угодное светлому и тресветлому нашему солнышку. В середине же капища повелел срубить Столпосвят… – Летописец вновь приостановился и поглядел с сомнением на облое деревянное страшилище, собираемое рядом с махиной. – …преогромного округлого идола, во всем подобного ясну солнышку…»
* * *
Свадьбу пришлось отложить. Затянувшаяся почти на двое суток ночь (уж больно упрямы оказались варяги) напрочь спутала все замыслы.
Хрипли волхвы, хрипли даже навычные к долгому крику бирючи, по нескольку раз в день утихомиривая взбудораженный люд и разобъясняя без устали, что не на них, не на теплынцев прогневалось добросиянное, но на окаянных сволочан, чуть было не отдавших родную страну на растерзание иноземцам…
А тут еще боярышне вожжа под хвост попала! Велено же было: заведет жених разговор насчет подарка к свадьбе – зардейся сначала, потом подыми звездисты очи рассыпчаты, да и шепни порывисто: поставь-де, ладушка мой ненаглядный, бесплатно рычаг к кидалу – вот и весь подарок… Куда! Вскинулась, взбрыкнула, дядюшку нарекла с прямотою отнюдь не девичьей… Эх, боярин, боярин… Скольких ведь холопов насмерть засек, а одной-разъединственной племяннице разума вложить так и не сумел!..
Ну пусть не рычаг, но хоть потешное солнышко деревянное для примерного запуска мог бы, чай, оплатить грек этот соленый Серега?.. Или как его, бишь, теперь?.. Сергей Евгеньевич!.. Ходит, как присушенный, только глазки масленые закатывает да причмокивает поцелуйно… Да наверняка оплатил бы! Даром, что ли, бирючи облыжно [105] его греческим царевичем огласили, да еще и князюшка разных нашенских чинов ему понавешал!..
* * *
Деревянное подобие солнышка сплотили и обняли крепежными обручами на диво быстро. Что-что, а уж топориками махать да бревна ладить теплынцы были навычны сызмальства. Куда там до них варягам или грекам! Костя Багряновидный только языком цокал да плечики вскидывал, изумляясь тому, сколь сноровисто управляются со сборкой бывшие древорезы да плотники.
Скатили изделие по свежеизноровленному рву в преисподнюю, прикинули на весах, догрузили мешками с песком (благо речка Сволочь под боком) и, вернув на бережок, взгромоздили в черпало метательной махины. Примерный ночной бросок изделия в Теплынь-озеро начальники условились произвести этой ночью, о чем послали сказать Завиду Хотенычу, а сами в ожидании его ответа занялись делами помельче.
Безобманно выдали погорельцам по греческой денежке и велели идти к бродам на смену ополчению. Чумазые беженцы из Черной Сумеречи было возроптали: подряжались-то, чай, землю рыть, а не границы стеречь! Однако случившийся тут же боярин (он-то с ними и расплачивался) мигом растолковал усомнившимся, что истинные теплынцы в таких случаях не рассуждают, но бодро и радостно повинуются княжьей воле. А вожак Пепелюга, чтобы лучше дошло до каждого, выразил эту мысль громче, проще и короче, оделяя самых несообразительных звонкими, как слава, оплеушинами. Поворчали-поворчали, да и двинулись к бродам – хранить покой вновь обретенного отечества. Шли, почесывая в затылках и запоздало прикидывая: а так ли уж приятно быть истинными теплынцами?..
