Он лежал на кровати, бледный, как побеленная стена, с волосами, влажными от пота и прилипшими ко лбу. На нем была только льняная рубаха из сурового полотна, которая сразу напомнила Геральта предсмертное одеяние. Левое бедро, от паха и до самого колена, охватывала пропитанная кровью повязка.
Посреди избы стоял стол, накрытый простыней. Невысокий тип в черном кафтане без рукавов выкладывал на стол инструменты, по очереди, один за другим. Ножи. Клещи. Долота. Пилы.
— Об одном жалею, — скрипнул зубами Торквил. — Что не смог их поймать, сукиных сынов. Воля богов, не суждено мне было… И уже не будет.
— Что случилось?
— То же самое, мать их, что в Тисах, Роговизне, Соснице. Только не как обычно, а на самой опушке леса. И не на поляне, а на дороге. Налетели на путников. Троих убили, двоих детей украли. Так случилось, что я с отрядом был поблизости, мы сразу ринулись в погоню и вскоре их увидели. Двоих амбалов, огромных, как бугаи, и одного несуразного горбуна. И этот самый горбун в меня из арбалета пальнул.
Констебль сжал зубы, коротким жестом показал на забинтованное бедро.
— Я приказал своим, чтобы меня оставили и за ними гнались. Не послушали, олухи. Ну и упустили их в итоге. А я? Что с того, что меня спасли? Если мне сегодня ногу отрежут? Лучше бы мне, курва, скопытиться там, но еще увидеть, пока глаза не закрылись, как они ногами дрыгают в петлях. Не послушались приказа, балбесы. Теперь вон там сидят, стыдно им.
Подчиненные констебля, все как один с кислыми рожами, оккупировали скамью под стеной. Компанию им составляла никоим образом не вписывающаяся в эту компанию сморщенная старушка в совершенно не сочетающемся с ее сединами венком на голове.
— Можем начинать, — заявил тип в черном кафтане. — Пациента на стол, крепко привязать ремнями. Посторонних прошу покинуть избу.
— Минуточку, — Геральт выпрямился. — Кто решил, что ампутация необходима?
— Я так решил, — черный тип тоже выпрямился, но все равно вынужден был сильно задрать голову, чтобы посмотреть Геральту в лицо. — Я мессер Люппи, специально присланный лейб-медик бейлифа из Горс Велена. Осмотр показал, что рана инфицирована. Я вынужден отнять ногу, иного способа спасти его нет.
— Сколько берешь за операцию?
— Двадцать крон.
— Здесь тридцать, — Геральт вынул из мешка три десятикроновые монеты. — Собирай инструменты, пакуй манатки и возвращайся к бейлифу. Если спросят, скажешь, что пациенту стало лучше.
— Но… Вынужден протестовать…
— Пакуйся и возвращайся. Какое из этих слов тебе непонятно? А ты, бабка, сюда. Размотай повязку.
— Он, — старушка указала на лейб-медика, — запретил мне раненого касаться. Потому как я будто бы знахарка и ведьма. Грозился, что донесет на меня.
— Плюнь на него. Он все равно уже уходит.
Бабка, в которой Геральт сразу распознал травницу, послушалась. Осторожно размотала повязку. Торквил в это время вертел головой, шипел и стонал.
— Геральт… — простонал Франс. — Что ты задумал? Медик говорил, что нет другого выхода… Лучше ногу потерять, чем жизнь…
— Брехня. Ни хера не лучше. А теперь заткнись.
Рана выглядела паскудно. Но Геральт видывал и похуже. Вынул из торбы ящик с эликсирами. Мессер Люппи, уже собравший вещи, присматривался и крутил головой.
— Ни к чему тут декокты, — заявил Люппи. — Ни к чему лжемагия и знахарские штучки. Шарлатанство, и только. Как медик, вынужден выразить протест…
Геральт повернулся и посмотрел на медика. Тот вышел. Поспешно. Споткнувшись на пороге.
— Четверо, ко мне, — ведьмак вынул пробку из флакона. — Придержите его. Сожми зубы, Франс.
Вылитый на рану эликсир сильно запенился. Констебль мучительно застонал. Геральт подождал минуту, вылил второй эликсир. Этот второй тоже пенился, а кроме того шипел и испускал дым. Торквил закричал, задергал головой, выгнулся, закатил глаза и потерял сознание.
Старушка выудила из узелка горшочек, набрала оттуда пригоршню зеленой жижи, толстым слоем наложила на кусок сложенного полотна, прикрыла рану.
— Живокость, — догадался Геральт. — Компресс из живокости, арники и календулы. Хорошо, бабуля, очень хорошо. Пригодился бы еще зверобой, кора дуба…
— Видали такого, — перебила бабка, не поднимая головы от ноги констебля. — Травничеству меня учить будет. Я, сынок, травами лечила уже тогда, когда ты еще няньку молочной кашкой обрыгивал. А вы, дорогуши, отойдите, бо свет мне заступаете. И смердите невыносимо. Менять онучи надобно, менять. Время от времени. Пошли вон из избы, кому говорю?
— Ногу надо будет обездвижить. Взять в длинные лубки…
— Не учи меня, сказала. И сам тоже на улицу выносись. Чего тут стоишь? Чего ждешь? Благодарностей, что великодушно свои магические ведьмачьи лекарства пожертвовал? Обещания, что он не забудет этого, пока живой?
— Хочу его кое о чем спросить.
— Поклянись, Геральт… — абсолютно неожиданно отозвался Франс Торквил, — что найдешь их. Что не простишь им…
— Дам ему кой-чего для сна и от горячки, бредит же. А ты, ведьмак, выйди. Подожди перед халупой.
Долго ждать Геральту не пришлось. Бабка вышла, подтянула юбку, поправила покосившийся венок. Села рядом на завалинке. Потерла стопой о стопу. Стопы у нее были необычайно маленькие.
— Спит, — сообщила она. — Авось выживет, ежели ничего плохого не случится, тьфу, тьфу. Кость срастется. Ногу ты ему спас ведьмачьими чарами. Хромым навсегда останется и на коня, сдается мне, уже не сядет, но две ноги — не одна, хе-хе.
Полезла за пазуху, под вышитый сардак, от чего еще сильнее запахла травами. Вынула деревянную коробочку, открыла ее. После минутного колебания подсунула Геральту.
— Нюхнешь?
— Нет, спасибо. Не употребляю фисштех.
— Я же… — травница втянула наркотик в ноздри, сначала в одну, потом вторую, — Я же так, только, время от времени. Хорош, зараза. Для ясности мысли. Долголетия. И красоты. Ты только глянь на меня.
Глянул.
— За ведьмачье лекарство для Франса, — бабка потерла слезящийся глаз, шмыгнула носом, — спасибо тебе, не забуду. Знаю, что ревниво бережете эти ваши декокты. А ты ему их просто так уделил, без раздумий. Хотя ведь тебе самому может не хватить, когда понадобится. Не страшно?
— Страшно.
Она повернула голову в профиль. И в самом деле была она когда-то красивой женщиной.
Однако было это чертовски давно.
— А теперь, — повернулась, — говори. О чем Франса спрашивать хотел?
— Неважно. Он спит, а мне в дорогу пора.
— Говори.
— Гора Кремора.
— Так бы сразу. Что хочешь знать об этой горе?
