Ей казалось, что она стала невесомой, ноги перестали касаться земли, и она летит, сотрясаемая накатывающимися одна за другой волнами восторга. Она стонала от счастья и плакала от любви. И когда поверила, что это будет длиться вечно, вдруг почувствовала приближение чего-то неведомого доселе и на краткий миг замерла.
То, что подобно лавине обрушилось на нее мгновением позже, было почти болезненным, против воли заставив гибкое тело выгнуться, то ли в попытке остановить, то ли наоборот — еще более усилить это чувство, которое и без того неудержимо нарастало. Она вдруг поняла, что еще немного, и умрет! Умрет от любви и счастья, не выдержав пытки наслаждением!
…Конан сидел в таверне старого Абулетеса и молча потягивал вино. У него чесались руки от желания свернуть тощую шею стигийца, но тот опаздывал, и киммерийцу поневоле пришлось отложить свое намерение на неопределенное время. «Впрочем, — успокоил он себя, — вряд ли ожидание продлится излишне долго».
Он вынул из-за пояса мешочек, взвесил его на ладони, невольно задумавшись о том, насколько зыбко и неверно все построено в мире, и от каких мелочей зависит порой человеческая жизнь. Ведь опоздай он всего на миг, и потайная комната стала бы для него недоступной, прежде чем он сумел достать талисман.
Что произошло бы вслед за этим, угадать было нетрудно, но думать об этом не хотелось. Конан не страдал излишней чувствительностью, но был уверен, что на этот раз память его долго не успокоится, услужливо напоминая о Зите и Фабиане. Как живое, являлось пред его внутренним взором это зрелище — тело молодого, могучего мужчины, превращенного злой силой монстра в сморщенного, обездвиженного старца, едва нашедшего в себе силы, чтобы на локоть приподнять над полом кончик меча.
Правда, в самый нужный момент… Эти два случая начали и завершили невероятную череду случайностей, редчайшего стечения удачных обстоятельств, позволивших им остаться в живых!
Впрочем, и все остальное в этот вечер было странным. Странным и отвратительным, как дурной сон. Мужчины оказались ни на что не годными, а молоденькая девочка едва не угробила всех, приняв мощь древней магии, оказавшейся у нее в руках, за игрушку, призванную позабавить веселую компанию…
А своенравная игрушка вырвалась из ее рук и уничтожила ее саму и еще двоих!
Впрочем, нельзя было снять вины и с погибших. И дело вовсе не в том, что судьба Фабиана была глубоко безразлична Конану. Просто этот сильный, вполне способный постоять за себя мужчина весь вечер вел себя так, словно решил покончить с собой, лишь сомневаясь в выборе способа. Тем более безразличен был ему Эмерик, который давно уже не жил, лишь день за днем удовлетворял свою все более ненасытную похоть, находя для этого все более изощренные и извращенные способы.
Зато воспоминания о Зите, несмотря на то, что она явилась главной причиной постигших всех бед, доставляли ему боль. Он невольно представил себе, что чувствовал бы сейчас, окажись на ее месте Мелия, и нахмурился. Даже в мыслях он не произнес этого слова — любовь — но чувство, которое оно обозначало, уже родилось в нем. Он понял, что из положения этого существует лишь два выхода: либо остаться в Шадизаре, обзавестись детишками, разлениться, обрасти жирком, начав вести спокойную жизнь степенного, уважаемого всеми горожанина, либо…
Он усмехнулся, представив себя в роли степенного отца многочисленного семейства, и грустно покачал головой — эта роль была явно не по нему.
Оставался второй путь — путь боли…
Он должен убить свою любовь в зародыше, пока она не завладела им настолько, что, лишившись воли, он станет годным лишь на то, что только что отверг.
Появившаяся в дверном проеме неуклюжая фигура стигийца отвлекла Конана от его невеселых мыслей. Он без сожаления выбросил их из головы и довольно усмехнулся, предвкушая развлечение. Жрец пришел за камнем, а киммериец знал, что это теперь действительно просто камень, и все, что он может — это сыграть роль приманки, да и то лишь до тех пор, пока жрец не увидит его собственными глазами.
Впрочем, все, что Конану было нужно — это показать стигийцу, намеревавшемуся получить волшебный талисман, кусок янтаря, лежащий у него за поясом, и последить за его реакцией.
Жрец тем временем подошел к столу, опустился на стул и нервно сцепил пальцы, не сводя внимательных глаз с лица Конана.
— Ну как? Принес? — Он окинул киммерийца настороженным взглядом, словно дивясь про себя тому, что тот до сих пор жив.
Конан молча кивнул и, вытащив из-за пояса мешочек, бросил его стигийцу. Тот жадно схватил его и, трясущимися Руками развязав тесьму, выкатил камень на тарелку.
— Это не талисман! — воскликнул он мгновение спустя. — Ты обманул меня, варвар! Этот камень просто выглядит как тот, но это не он!
— Откуда тебе знать? — вкрадчиво спросил Конан, в свою очередь впившись внимательным взглядом в лицо стигийца.
— В нем нет силы! — выпалил тот и осекся, но было уже поздно.
— Силы?! — Конан сгреб жреца за шиворот и приподнял над стулом, словно то был не человек, а чучело, набитое соломой. — Ты прав, колдун, — в нем не осталось силы. Она ушла на то, чтобы спасти пятерых от Незримого, и трое все-таки погибли от его руки!
— А-а! Люди! Помогите! — завопил стигиец, видя, что дело оборачивается нежелательным для него образом. — Проклятый варвар ограбил меня, а теперь хочет убить!
Немногочисленные в этот час посетители с интересом наблюдали за бесплатным представлением, но никто и не подумал вмешаться — Конана, в отличие от чужака, здесь знали все.
— Заткни ему пасть, киммериец, — равнодушно посоветовал Абулетес — Клянусь кишками Нергала — твой приятель дурно воспитан, а я не выношу с утра громких воплей!
Огромный кулак разжался, и стигиец безвольно повалился на стул. Конан окинул его презрительным взглядом и с чувством сплюнул на пол — у него пропало желание пачкать руки. Видимо, он слишком долго ждал.
— Я принес то, что лежало в тайнике, и, можешь мне поверить, этот камень и есть твоя семейная реликвия. — Конан усмехнулся. — Так что лучше забирай его и уходи. Никто не станет подделывать такую дешевку. Как сам ты сказал — она имеет цену лишь для тебя!
