– Приятная, – в тон ей ответил он.
– Воистину ты орк мимолетной странности, – сказала она.
– Это как?
– Твои приходы и уходы скрыты покровом тайны.
– То же самое я могу сказать и о тебе.
– Это не так. Я всегда здесь. А ты появляешься и исчезаешь, как водная дымка, вскормленная рекой. Куда ты уходишь?
– Никуда. То есть я… наверное, я исследую, ищу новые пути. А ты?
– Я иду туда, куда диктует жизнь.
– А меч свой ты носишь таким образом, что его не очень легко вытащить.
Она бросила взгляд на его меч в ножнах, прикрепленных к поясу.
– Чего нельзя сказать о тебе. Так, как у меня, лучше.
– Так, как у тебя, было раньше обычаем моей страны. По крайней мере, так носили меч, если путешествовали в безопасных местах. Но это было давно.
– Я никому не угрожаю и путешествую, где мне угодно, и это безопасно. Там, откуда ты пришел, все иначе?
– Иначе.
– Тогда в твоей стране, наверное, и в самом деле невесело. Говоря так, я не хочу тебя обидеть.
– Я и не обижаюсь. Ты сказала правду.
– Может быть, тебе стоит перебраться сюда и раскинуть свой лагерь здесь?
Он не был уверен, приглашением ли это прозвучало.
– Это было бы приятно, – ответил он. – Жаль, но я не могу.
– Что-то мешает тебе?
– Я не знаю, как перебраться в твою страну.
Она рассмеялась:
– Если захочется поразгадывать загадки, на тебя всегда можно рассчитывать. Как ты можешь говорить это, если находишься здесь прямо сейчас?
– Я понимаю в этом не больше тебя. – Он посмотрел вниз, на громыхающую воду. – Я разбираюсь в своих проникновениях сюда не больше, чем река разбирается в том, куда течет. Даже меньше, потому что река всегда впадает в океан, и она вечна.
Женщина придвинулась ближе.
– Мы тоже вечны. Мы течем с рекой жизни. – Потянувшись к кошельку на поясе, она извлекла из него два камушка, круглых и гладких. – Я нашла их на берегу. – Она разжала ладонь, и камушки устремились вниз. – Теперь они опять одно с рекой, так же как мы с тобой – одно с рекой времени. Не кажется ли тебе, что здесь, на мосту, очень удачное место для нашей встречи?
– Не уверен, что понимаю, о чем ты.
– Неужели?
– То есть я чувствую, что в твоих словах есть правда, но их смысл от меня ускользает.
– Потянись глубже и поймешь.
– Но как это сделать?
– Не прилагай усилий, и все получится.
– Теперь уже ты говоришь загадками?
– Истина проста, это мы предпочитаем воспринимать ее как загадку. Понимание придет к тебе.
– Когда?
– Оно начинается с этого вопроса. Будь терпелив, чужестранец. – Она улыбнулась. – Я все еще называю тебя чужестранцем. Я не знаю твоего имени.
– Так же как и я твоего.
– Так как тебя зовут?
– Страйк.
– Страйк. Сильное имя. Оно хорошо тебе служит… Страйк, – повторяла она, будто пробуя имя на вкус. – Страйк…
– Страйк. Страйк. Страйк!
Его трясли.
– У-ум-м… Как… Как тебя зовут?
– Это я, Коилла. Да очнись же, Страйк!
Страйк заморгал и огляделся. Вернулось осознание того, где он находится.
Светает. Они в Скратче.
– У тебя странный вид, Страйк. Ты в порядке?
– Да… да. Просто… сон.
– Мне кажется, в последнее время ты часто их видишь… Кошмары?
– Нет. Очень далеко от кошмара. Всего лишь сон.
Дженнесте снились кровь, смерть, разрушение, страдание и отчаяние. Ей снилась похоть и то озарение, которая она несет.
Как, впрочем, и всегда.
Она проснулась в своем внутреннем святилище. Искалеченное тело человека – мужчины, почти юноши – лежало на алом алтаре посреди остатков ночного ритуала. Не обращая на него никакого внимания, Дженнеста поднялась и прикрыла наготу меховым плащом. Ее костюм завершила пара высоких кожаных сапог.
Рассвет едва зарделся, а у нее было незаконченное дело.
Когда она вышла из покоев, часовые-орки вытянулись по стойке «смирно».
– Пошли! – отрывисто приказала она. Орки последовали за ней. Она провела их сквозь лабиринт коридоров, вверх по пролетам каменных лестниц и в конце концов на открытый воздух. Они очутились перед дворцом, на площади для парадов.
Там, выстроившись стройными рядами, стояли несколько сот воинов ее оркской армии. Слушателями – ибо именно для того, чтобы слушать, они здесь и находились – были представители каждого полка. Так она могла быть уверена, что слово, которое им сейчас предстоит услышать, быстро распространится по всей орде.
Перед войсками располагался приземистый деревянный столб высотой с небольшое дерево. К нему ремнями был привязан солдат-орк. Почти до талии ему доходили вязанки хвороста и сухой щепы.
Генерал Мерсадион встретил Дженнесту поклоном. Выйдя вперед, он поднял пергамент на уровень глаза. Громоподобным голосом (именно за свой голос ему и была поручена столь непопулярная роль) он начал читать.
– По приказу Ее Императорского Величества Королевы Дженнесты пусть все узнают, что выяснил военный трибунал по случаю Крекнера, сержанта Имперской Орды.
Все глаза устремились на орка у столба.
– Обвинения, предъявляемые Крекнеру, заключаются в следующем: во-первых, он сознательно не повиновался приказу старшего офицера, и во-вторых, не повинуясь приказу, он проявил трусость перед лицом врага. Трибунал пришел к заключению, что его следует считать виновным в обоих преступлениях и наказать соответственно за каждое.
Генерал опустил пергамент. На площади царило мертвое молчание.
Мерсадион обратился к узнику:
– У тебя есть право последней апелляции к королеве. Используешь ли ты его?
– Да, – отвечал Крекнер. Его голос звучал громко и спокойно. Он с достоинством переносил испытание.
– Начинай, – сказал Мерсадион.
– Сержант повернул голову к Дженнесте:
– Что касается приказов, то в мои намерения вовсе не входило пренебрегать ими, мэм. Но нам приказали вступить в бой как раз в тот момент, когда наши товарищи лежали раненые, и им еще можно было помочь. Я задержался ровно настолько, сколько требовалось, чтобы остановить кровотечение у одного, и за это я прошу помилования. Я считаю, что приговор, который мне вынесли за это правонарушение, несправедлив.
Наверное, это была самая длинная и уж точно самая важная речь из всех произнесенных им в жизни. С ожиданием он смотрел на королеву.
Она продержала его и всех остальных в ожидании целых полминуты. Ее забавляло, что они воображают, будто она раздумывает, не помиловать ли его.
– Приказания отдаются для того, чтобы им повиновались, – объявила она. – Исключений быть не может, и уж разумеется, не во имя… сострадания. – Последнее слово она произнесла так, будто сам звук его ей противен. – В помиловании отказано. Приговор будет приведен в исполнение. Пусть твоя участь станет примером для всех.
