Люди Роджера повалились на землю в конвульсиях — я чувствовал, как Дар выдирает из их тел их несчастные души, но монах остался стоять. Вот такого я ещё не видел.
Я только сообразил, что это не его мощь. Его прикрыла мощь какого-то артефакта, некой монастырской реликвии, о которой я никогда не слыхал, — как сноп невидимого, но ослепительного света в руке старца. Я не понял, что это за штуковина, но догадался, что её наполнила смертельной силой моя проклятая кровь.
Некое идеальное оружие, которое ты сам направляешь себе в сердце. Я не знал, что такие штуки в принципе существуют, и рассчитывал только на себя. А монах попросту ждал, когда я воззову к крови, — чтобы меня прикончить, и демон с ними, с солдатами.
Я не знал, что с таким делать. Не читал и не слышал. Я почувствовал только, что поток Дара сейчас повернёт назад. И тогда мы с Питером умрём — от моего собственного отражённого удара. На понимание ушло неизмеримое человеческой мыслью мгновение — даже вздохнуть не было времени.
Но то, что случилось потом, произошло гораздо быстрее любых произнесённых слов — даже слов, произнесённых про себя. Я не успел понять, что, собственно, произошло и что это за звук. Свист и стук. И волна смерти ушла куда-то выше и левее, где ветки деревьев скорчились и затрещали, а монах грохнулся навзничь на трупы солдат.
Наступила тишина, которую я еле расслышал за ударами крови в ушах. Дар постепенно ушёл, как вода с отливом. Стало холодно. Я с трудом сообразил, что все закончилось. И услышал голос Питера:
— Здорово попал, да?
Я помотал головой.
— Кто, куда?
Питер спрыгнул с замершего чучела своей лошади и присел у ног моей. Я тоже спешился.
Сумерки любили Клода. Его тело не рассыпалось прахом, не ссохлось в мумию, даже седины было не видно в светлых волосах — только лицо стало старше в смерти. Осунулось, появились морщины, глаза запали… Блонды, мокрые от росы, прикрыли кисти рук, когда-то безупречные, теперь — сведённые судорогой, с длинными кривыми когтями, вцепившимися в траву. Смерть никого не красит.
Странно видеть убитого вампира и горько. Вампиры слишком ассоциируются с бессмертием. Вампир не может тебя оставить. Я помнил, как после очередного боя в Перелесье Клод с усмешечкой выдернул стрелу из груди, из того места, где у людей сердце, и посетовал, что ему испортили любимый камзол. Как это — Клода убили?
Я забыл про монаха. Про всё забыл. Я смотрел, как Питер плачет и гладит труп Клода по щеке. Я вспоминал, сколько неописуемо тяжёлых дорог прошёл вместе с этим вампиром, сколько смертей, — и медленно осознавал, до какой степени он был мне дорог. Как это — Клод умер? Вечный… Не может быть. Я собирался состариться в его компании и знал, что его юное лицо никогда не изменится. У меня не умещалась в сознании эта потеря.
Вампиры — друзья, которые тебя никогда не бросят. С тех давних пор, как я познакомился с Оскаром, я видел их вечно молодые лица, и их бессмертие было постулатом моей веры. Ну как это — Оскар умрёт? Или Агнесса… Или Клод…
Какой ужас…
Питер посмотрел на меня мокрыми глазами, спросил:
— Он уже не встанет больше, да? Он совсем… совсем мёртвый?
Я обнял его за плечи. Я думал о том, что ощутил Оскар, когда мир подлунный оставил его младший и один из его любимых учеников.
— Да, — говорю, — совсем мёртвый. У вампиров, как и у людей, есть души — если душа отошла, то вернуть её не в моих силах. Скелеты и чучела я подниму снова, а Клод… Питер, мальчик, что ж я теперь буду делать?
Питер ткнулся лицом мне в грудь, пробормотал:
— Старая сволочь, монах хренов, в рот ему дышло…
И тут я вспомнил.
— Питер, — говорю, — он убил Клода, правда, а мы-то почему живы?
Питер поднял голову — с той странной полусочувственной миной, означающей, что я не понимаю некую, по его разумению, простую вещь.
— Так ведь он-то тоже, гад, помер, государь, — говорит. — Монах-то был человек, верно? А люди — они мрут, если им закатать ножик в переносицу. Вот он и помер, в лучшем виде. Не успел доколдовать, сука.
— Ты швырнул в него нож?! — говорю. — Ты?! Так просто?! Но как ты смог? Ведь слуги Роджера и не дёрнулись, я думал — живых нашим Даром просто парализовало…
Питер пожал плечами.
— Может, их-то, — говорит, — и парализовало с непривычки. Я, пока не привык к вашим этим… чарам, тоже вроде как ошалевал слегка, но у меня-то уж было время притерпеться. Я бы раньше его прибил, и Клод бы остался цел — так ведь за солдатами прятался, падла. И зыркал на меня. Надо было наверняка, чтоб он меня первый не грохнул, — так я долго момент выбирал…
Да, подумал я, резонно. И вдруг почувствовал, что совершенно не могу дышать. Мне показалось, что это — приступ кашля.
Я уже забыл, как плачут.
Мы с Питером знали предубеждение жителей Сумерек против погребения. Ясно — если гроб долгое время служил тебе опочивальней, дико представить его себе в качестве последнего пристанища. Поэтому мы сделали то, что доставило бы душе Клода удовольствие, — предали его тело огню.
Удивительно, как быстро и чисто — как бабочка, влетевшая в огонёк свечи. Трупы людей так не горят. Пустая оболочка, тень Сумерек — вспыхнула, погасла, и ночной ветер унёс пепел. Это сожжение не сняло тяжести с души, но появилось смутное чувство правильности и покоя. И мы смогли рассмотреть стоянку монаха и обыскать его труп.
Клод угадал: шатёр оказался действительно вышитым изнутри защитной каббалой против Приходящих В Ночи. Эти знаки я знал. Вампиры их терпеть не могут, поэтому я никогда не воспроизводил эту гадость. Оскар говаривал, что защищающиеся от Проводников накликают на свою голову грязную смерть, и в случае со старцем это оказалось правдой.
Кроме знаков защиты я нашёл в шатре чудесное Священное Писание, молитвенник чистого древнего письма с белыми рунами на переплёте и несколько разных амулетов — против разных порождений Сумерек, но главным образом — против вампиров. Старец, похоже, терпеть неумерших не мог — вероятно, Сила вампиров каким-то образом его ослабляла. Клод причинил монаху серьёзное неудобство, когда в последний раз прикрыл меня, отдавая мне Силу во время поединка.
И он отомстил вампиру. Сучий потрох.
Важного гостя и союзника Роджера охраняли пятнадцать человек. Все эти бедолаги были совершенно не готовы к приятным ощущениям от ментального сражения двух ведьмаков — и погибли поголовно, в чём в конечном счёте Роджер был виноват больше меня и монаха, вместе взятых.
Тело старца оказалось с ног до головы обмотано шёлковыми ленточками с вытканными на них охранными знаками — куда там моему панцирю! А в руке у него мы нашли ту чудовищную штучку, которая едва не закончила наши земные пути, — золотой диск, гравированный Святым Словом и прожжённый насквозь каплей крови демона. Я едва заставил себя прикоснуться к этому. Даже думать не могу, откуда монахи раздобыли такую исключительную мерзость. Не стал бы использовать такое даже против заклятого врага — надо совсем себя не уважать, чтобы применить вот это и с лёгкой душой называть себя монахом, святым человеком и белым магом.
