Локстер расписался в квитанции и показал парням на приоткрытую дверь:
– Заносите сюда… Наша подруга – в дальней комнате, она задремала немного, так что вы поставьте все это рядом и осторожно потрогайте ее за плечо… Ну чтобы получился сюрприз, понимаете, да? – Локстер застенчиво улыбнулся, и Покровского вдруг посетило нехорошее предчувствие, не такое сильное, как в избушке под Волгоградом, а иное, словно котенок медленно провел коготками по затылку. Это было не предупреждение типа «побыстрее уноси ноги», а предупреждение типа «смотри и слушай, что сейчас будет происходить».
– Наше дело – заказ доставить, – сказал один из парней. – А сюрпризы уже не по нашей части. Сюрпризами сами занимайтесь…
– Понятно, – вздохнул Локстер и протянул парню стодолларовую купюру. Потом такую же – другому парню. Пока парни зачарованно разглядывали бледно-зеленые бумажки, в руке у Локстера появилось еще несколько купюр; Покровскому показалось, что они вылетели у него из рукава, веером, как карты у фокусника.
Парни потянулись за деньгами, но Локстер спрятал руку с купюрами за спину и сказал:
– Потом. Сначала – сюрприз.
– Поставить коробки рядом и потрогать за плечо? – уточнили парни. – И все?
– И все.
– Ладно. – Они проворно похватали коробки и сумки, вошли в квартиру, и уже из коридора кто-то из двоих поинтересовался:
– Как зовут-то?
– Елизавета, – ответил Покровский. Как он ни старался, но все равно оказался в роли молчаливого истукана, бесплатного приложения к Локстеру.
– Да, – подтвердил тот. – Елизавета… Лиза, Соня, Маргарита… Неважно.
Покровский удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал. Некоторое время Локстер и Покровский стояли молча, потом из квартиры послышался какой-то шум, чей-то возглас, опять шум…
И наступила тишина.
– Что… там? – Покровский ткнул пальцем в сторону открытой двери.
– Там? Там все в порядке, – улыбнулся Локстер. – Девушка созрела. Причем… – Он перешагнул порог. – Я же им ясно сказал: поставить коробки и тронуть за плечо. Все. Никто не просил их лезть к девушке с поцелуями, хотя, с другой стороны, кто бы на их месте удержался… Кхм.
Он остановился, и Покровский остановился рядом с ним. Это была та же большая комната, только теперь она не выглядела пустой, и пыль на паркете была потревожена ногами двоих парней, которые прошли по ней, но лишь в одну сторону. Судя по положению тел у дальней стены, шансов на возвращение не было никаких.
Девушка стояла у окна, опершись руками о подоконник. Она потягивалась, как после долгого сна, и Покровский зачарованно смотрел на тонкую фигуру, подсвеченную скудным осенним солнцем.
– Я не выспалась, – тихо проговорила она. – Я никогда не высыпаюсь.
Не глядя в их сторону, она спросила:
– Что вам от меня нужно? Я же сказала Леонарду, что не хочу его видеть…
– Он дал тебе время отдохнуть, – сказал Локстер. – Но сейчас пора вернуться к делам. Пора заняться нашим общим другом.
– Он дал мне время? – с недоверием переспросила девушка у окна. – Я как будто пять минут назад задремала, а вы уже тут с вашими… – она качнула головой в сторону неподвижных тел, – подарками.
Она оттолкнулась от подоконника и неторопливо двинулась к Локстеру и Покровскому, наступая на высыпавшиеся из сумок розы. У нее были длинные рыжие волосы, бледная кожа и ярко-красные губы, будто только что накрашенные.
– Не надо меня так разглядывать, – сказала она и скрестила руки на груди. – Я знаю, что ужасно выгляжу. Эти волосы… Ногти… А это кто, Локстер?
И кончик ее указательного пальца машинально провел по приоткрытым губам.
На самом деле она назвала его не Локстером, а немного иначе, но дело было не в этом. Дело было в том, что она смотрела на Покровского. А тот смотрел на нее.
– Это Артем, – сказал Локстер. – Он работает с нами. Он…
– Я вижу… – перебила его Елизавета. – Артем… Помоги мне собрать мои вещи.
8
Несколько дней спустя, в темном конце коридора на верхнем этаже заброшенного санатория, Покровский собрал всю имеющуюся у него силу воли и сказал:
– Подожди…
Она не сразу его расслышала; горячая, быстрая, решительная… Нет, пожалуй, решительная – это еще слишком мягко сказано. Покровский словно имел дело не с женщиной, а с природной стихией, которая не спрашивает разрешения, не назначает свиданий, не утруждает себя формальностями; она просто приходит и берет то, что считает нужным. А потом идет дальше.
Ее плащ валялся на полу, платье полетело туда же, и Покровский, чувствуя ее пальцы, ее язык, ее дыхание, стал задыхаться, но все же смог в три приема проговорить с почти умоляющей интонацией:
– По-до-жди…
Дыхание Лизы над его ухом стало выравниваться, словно двигатель замедлял обороты.
Потом она посмотрела ему в глаза и недовольно спросила:
– Что?
– Я… – Покровский замотал головой, чувствуя, что в этот совершенно неподходящий момент с него стали сползать штаны. – Я не могу…
– Это ведь Леонард, да? Что он сказал? – Ее голос звучал угрожающе, но в следующую секунду Лиза укусила Покровского за мочку уха, превращая происходящее в игру, где всем достается одно лишь веселье.
– Он сказал, чтобы… Чтобы я с тобой не целовался.
– Неужели?
– Даже если…
– Неужели?
– Ли… – прошептал Покровский и несколько секунд спустя закончил: – …за…
– Тебе не нужно меня бояться, – сказала Лиза, теснее прижимаясь к Покровскому. – Запомни, тебе не нужно меня бояться…
Блеск ее глаз и облако рыжих волос, лежащее на обнаженных плечах, быстрые пальцы и сильный язык; все это должно было сообщить Покровскому простую мысль, а точнее, передать ему одно особенное ощущение – ощущение, что все только начинается.
Но он все равно ее боялся, просто потом научился лучше прятать этот страх, искуснее маскировать. Он боялся ее и тогда, в темном коридоре, и позже, февральской ночью у дома Гарджели, и еще позже, на пражских улицах…
