Любава, хоть и понимавшая, что Путислава по большей части права, пыталась защитить брата:
— Да что ты, сродственница! Потерпим маленько, уймется Владигор. Приустал уж он больно, да и не постигнуть нам с тобою, что он сейчас творит. Сердце чует, только о синегорцах и тоскует.
Путислава молча кивала, хотя наедине с собой все действия Владигора перетолковывала посвоему. Если уж убил брат брата, то нет надежды на то, что пробудится в князе жалость к народу своему.
…Из очага своей землянки насобирала она в глиняный котел углей горящих, золой присыпала, тряпицей принакрыла и поздно ночью вышла на становище. Миновала частокол и, скользя неслышной тенью через порубленный лес, к реке спустилась. Знала уж, где мельница устроена, что готовит зелье — только так и называли работники вещество, ими сотворяемое.
У плотины вода плескалась, прыгали на гребешках воды отблески луны. Путислава, насобирав валежин, привалила их к самой стене амбара, где, как она знала, хранится зелье. Из ели сложен был амбар, поэтому загореться было бы ему нетрудно. На валежник высыпала угли, стала раздувать их, чтоб поскорее занялися сухие ветки. Вдруг из-за угла вышли двое с копьями и мечами, заспанные, пьяноватые.
— Эка, гляди, Киряй, будто кто огонь разводит!
— Да и впрямь разводят, Водомут! Ну-ка хватай скорее!
Схваченная Путислава не сопротивлялась. Не знала женщина, что Владигор рядом с пороховым амбаром часовых поставил. Они же, предвидя благодарность князя и не узнавая в темноте Путиславу, связали ей руки за спиной, повели в спящий стан и настолько верили в праведность дела своего, что, подведя ее к дому Владигора, потребовали от часовых, что охраняли князя, тотчас впустить их к правителю или вызвать его на крыльцо. Караульные, дремавшие до их прихода, заартачились, стали было гнать воинов, велели утра дождаться, но те стояли на своем, и охрана пошла будить Владигора.
— Ну что вы, лешие, спать не даете? — грозно проговорил Владигор, появившись на крыльце. — Какое такое дело вас взгомозило [9]?
— Да вот, — отвечал Киряй, — стоим мы у зелейной мельницы и слышим…
— Не так ты говоришь! — перебил Киряя Водомут. — Не слышим, а видим!
— Да, верно, не слышим, а видим, что кто-то в темноте под стену мельницы валежник подсыпает, а после из горшка стал уголья на валежник сыпать. Ну тут и догадались мы, что задумал лихоимец мельницу поджечь! Вот, привели к тебе, княжеская милость.
Владигор, зная, что в доме мельничном хранились все запасы пороха, в которых видел он средство для будущего величия, взъярился:
— Что, мельницу поджечь? А ну-ка в дом мой сего проказника введите! Уж поговорю я с ним!
Быстро в горницу вернулся, зажег сразу пять лучин от тлевших в очаге углей, но, когда осветилась горница и пал свет на лицо вошедшей Путиславы, князь едва не вскрикнул. Давно догадывался он, что жена умершего по его приказу брата не простит ему смерти своего супруга, но сейчас негодование всколыхнуло душу Владигора, забывшую о том, что кто-то может быть недоволен тем, что он творит.
— Ну, Путислава, скажи-ка, что делала у мельницы? — спросил он, едва скрывая гнев.
— Что? Да ведьмин твой амбар со всем зельем спалить хотела, — откровенно призналась Путислава.
— Отчего же «ведьмин»? Я сам эту мельницу делал, и не тебе судить, что там за зелье и для какого случая припасено.
Путислава отвечала князю гордо и прямо:
— Для какого случая, не знаю я, но не во благо людям ты все это заготовил. Если уж к брату любовь забыл да на смерть его обрек, на тризне его не был, то ничего хорошего синегорцам от князя такого ожидать нельзя. Зло ты им готовил, подчинившись иноземцу, в котором вижу я не посланника страны далекой, а чародея Краса, от коего ты сам же и пострадал когда-то.
Владигор даже пошатнулся, услышав сказанное Путиславой.
— Да что ты врешь! Какой там Крас! Крас умер!
— Не умер он. Такие не погибают. Говорил мне Велигор, что и сам ты под Ладором силу его ощущал. Теперь же к тебе пришел под видом посла заморского. Ну, дело не мое — ищи себе усладу в производстве огненного зелья. А только погубишь ты не одного себя, а всех синегорцев.
Князь рассмеялся. Он давно уж представлял себя правителем не только Синегорья, но и всех земель окрестных, а поэтому всякого, кто помешал бы ему идти по избранному пути, он без зазрения совести готов был уничтожить.
— Ты… баба глупая! — прошипел Владигор, потрясая кулаками перед лицом Путис лавы. — Тебе ли знать, что я задумал? Да ведаешь ли ты, что это зелье всех нас осчастливит? Не потеряв ни одного воина, войду я завтра в Пустень, стену его разбив. Ты же все начинание мое собралась разрушить! Всех синегорцев по глупости своей задумала на смерть обречь!
— Да не я, а ты их на погибель обрекаешь! — вскричала Путислава. — Коли зло к тебе, точно зараза, прилепилось, так чего же от тебя и ждать? Или ради подданных своих будешь воевать?
Владигор, понимая, что в словах Путиславы есть правда, еще сильнее обозлился. Не только поджигателем, не одним лишь противником всех замыслов его явилась, а обвинителем, не верящим, что ради народа синегорского задумано все дело с мельницей пороховой.
— Стража! — закричал князь громко. — Ко мне!
Когда вбежали воины, Владигор сказал им:
— Отведите сию жену в ее избу да крепко за ней смотрите. На рассвете будет казнена она как вредительница делу общему! На сто кусков порежем ее тело!
— Да будь ты проклят, злыдень! — только и успела прокричать Путислава, когда воины поволокли ее из дома, и еще долго звучал в ушах Владигора этот крик, но холодным оставалось его сердце, желавшее лишь великой власти.
Уж как прознала Любава о том, что Путислава схвачена у мельницы и приговорил ее Владигор к смертной казни, то одной Мокоши, покровительнице женщин, известно было. Еще не занялся рассвет, а Любава уж прибежала к домишку, где под караулом томилась в ожидании смерти Путислава. Когда два воина ей путь загородили, сказала им грозно:
— Что, княжеской сестры не узнаете?! А ну-ка копья прочь!
Стражники тотчас пропустили Владигорову сестру, Любава же, войдя в горницу, присела на постель, на которой лежала Путислава в темноте.
— Что, сродственница, доигралась? — спросила Любава, нежно взяв за руку Путиславу. — Супротив самого Владигора идти решила?
— Не Владигор он, — едва слышно отвечала Путислава. — Силой нечистой он проникся, замысел его я разрушить хотела, за это ждет меня злая казнь поутру. На сто кусков разрезать обещали. Где в наших землях видели такие казни? Красомзлодеем они измышлены, и брат твой злодею служит.
