— Симарглыч! — многозначительно протянул губернатор, не отрывая взгляд от Урусова.
Княжич свистнул. Передовой конь, на котором, радостно ухмыляясь, скакал Петр Шабельский, вскинулся на дыбы. Свечка, одна, вторая… цепляющийся за узду наездник заорал. Ему ответит второй крик — в середине конного строя выметнулась здоровенная рысь. Любимица Урусова заметалась между копытами, хватая лошадей за ноги. Ржание, топот, крики — строй смешался, отчаянно пытающиеся удержать коней уланы налетали друг на друга…
Урусов прыгнул в седло губернаторского гнедого и…
— Гайда!
Конь сорвался с места, готовый из шкуры выпрыгнуть, чтобы угодить седоку.
Из-под ног беснующихся лошадей выметнулась рысь, и запрыгнула лошади на круп. Вцепилась когтями в край седла… и яростный гнедой со странными всадниками канул в проулке. Только топот копыт еще доносился… а потом и он стих.
Меркулов огляделся — и взгляд его остановился на Лаппо-Данилевском. У глядящего вслед Урусову соседа на лице было написано глубокое, всепоглощающее… изумление.
[1] На кол
Глава 31. Снова треклятая паротелега
Гнедой начал засекаться. Митя гнал несчастного вперед, безжалостно, будто под ним был не живой конь, а автоматон. Его вел за собой темный флер смерти. Смерти страшной, смерти мучительной, смерти, полной страданий и отчаянной борьбы. Рыжая любвеобильная внучка бабушки-кошки ничего не могла противопоставить своему убийце, но и просто так она не сдалась. Отбивалась от нависшей над ней жаркой пасти, пытаясь вцепиться в нос, в глаза, цеплялась за жизнь жалкими каплями оборотнической Силы, угасающим разумом, немалой волей и желанием жить. Настолько страстным, что темный, алчущий мести дух, вылетел как пробка из бутылки, оставив растерзанное тело на руках Сердюкова, и даже не оглянувшись. И теперь несся впереди, неслышимый и невидимый ни для кого, кроме загоняющего коня Мити.
Фрррр! Дух пронесся по улице, то вдруг собираясь в пухлую женскую фигуру с грозно вьющимися по ветру волосами, то растекаясь в грязно-черное облако, пронизанное кровавыми сполохами. Свернул в проулок. Пролетел площадь, едва краем не зацепив новехонькую городскую синагогу… Стал бледнее… Еще дома, улицы, проулки… Мстительный дух просвистел впритирку к церковной ограде… и полетел дальше, с каждым мгновением теряя краски и очертания. Волочащийся за ним темный шлейф с каждым мгновением развеивался. Вот Митя видел его совершенно отчетливо… Слабее… Еще слабее… Темной дымкой…
Митя не слышал криков разбегающихся с его пути прохожих, не замечал, как конь пронесся мимо халуп на окраине. Вслед за слабеньким серым туманом он вырвался из города и помчал над Днепром, гоня коня над самой кромкой берега, и неотрывно вглядываясь в растворяющийся на фоне ярко-синего августовского неба женский силуэт.
Порыв пахнущего землей и кровью ветра, отчаянно-ледяного в жаре лета и скачки, хлестнул его по лицу, плачущий женский голос шепнул:
— Отомсти! — и последние клочья прозрачной-серой дымки растаяли в жарком мареве.
— Как? — натягивая поводья, заорал Митя. Загнанный конь под ним захрипел, забился и встал, тяжело поводя боками и роняя хлопья пены. — Как, если я не чую убийц, только убитых!
— Потому что ты сам не убийца. — проскрипело над ухом.
Митя стремительно повернулся в седле… Мара сидела на крупе коня как галка на заборе, цепляясь когтями и растопырив черные крылья для равновесия. Рыжие волосы сосульками свисали вдоль пергаментно-бледного лица, скалились острые, как шилья, клычки, а между ними мелькал тонкий черный язык.
— Где он? — процедил Митя.
— Кто? — насмешливо оскалилась мара.
— Медведь! Урусов… Тот, кто убил Сердюкову! Где… он? — нож из-под манжета скользнул в ладонь и посеребренное лезвие прижалось к тощей жилистой шее мары.
— Я вообще-то и так неживая. — мара скосила залитый сплошной чернотой глаз на сверкающий под солнцем клинок.
— Ты — не-мертвая. — зло оскалился Митя. — Но это можно исправить. — он плотнее прижал клинок, почти с удовольствием видя, как кожа мары начинает дымится от прикосновения серебра.
— Думаешь, я против? — мара подалась вперед так стремительно, что он едва успел отдернуть нож от ее шеи. И тут же расхохоталась ему в лицо, обдавая запахом гнили.
— Тогда… — Митя вдруг улыбнулся совершенно безумно и почти шепотом добавил. — Тогда мертвым стану я. — и повернул нож острием к себе.
— Эй, ты что придумал — самого себя в заложники брать? — заорала мара, вцепляясь в его локоть когтистыми пальцами. — Ты убить должен, а не умирать!
— Тогда найди — кого! — гаркнул Митя, сгребая мару в охапку и подбрасывая в воздух как охотничьего сокола.
— Ты мне еще «фас» скомандуй, ушлепок недоделанный! — заверещала мара, лихорадочно молотя крыльями в воздухе… и ринулась вперед.
Митя на миг замешкался, пытаясь представить — как это: недоделанный ушлепок? Недошлепнутый? Тряхнул головой, подхватил поводья… и погнал жалобно застонавшего коня вдогонку за марой.
Мара растворялась на фоне яркого солнца — ее крылатая тень неслась по дороге, то исчезая под копытами коня, то обгоняя Митю в его безумной скачке. Конь хрипел, напрочь отбитый зад даже не болел, полностью потеряв чувствительность, деревья вдоль вихляющей тропы слились в сплошные зеленые полосы…
В грохоте копыт Митя ворвался на широкую улицу. Пляшущий под копытами крылатый силуэт расплылся черным пятном, будто мара нырнула в воздухе, пройдясь над самой его головой — и исчез, как и не было! С гневным воплем Митя рванул поводья, заставляя несчастного коня встать на дыбы. Конь заржал, копыта ударили в мостовую… И Митя отчаянно закрутил головой, высматривая пропавшую мару.
- Эй, ты где? — заорал он, запрокидывая голову. Пылающее солнце заставило зажмуриться, вышибая слезы из глаз, Митя судорожно заморгал…
- Туточки я! — раздался молодой удивленный голос. — Чи то меня паныч кликал?
Сквозь плавающие перед глазами цветные пятна он с трудом различил конопатую девичью физиономию, глядящую на него поверх обсаженного пестрыми мальвами палисадника. Растерянно огляделся — тяжело поводя боками, конь стоял посреди улочки с ухоженными, чистыми хатами, с палисадниками по обеим сторонам. Чуть дальше даже проглядывали острые крыши небольшого особнячка. Мары нигде не было видно.
— Где-е? — почти заорал Митя. Куда проклятая тварь его завела! — Крылья повыдергиваю, тварь!
— Так… нема у меня крыл-то, панычу. — пробормотала глядящая на него поверх палисадника девушка, и начала пятиться, точно боясь повернуться к нему спиной.
Митя шумно выдохнул. Так… Мары нет, то ли испугалась, что увидят, то ли… довела его до места. Значит… Надо немедленно взять себя в руки и перестать пугать местных! Он провел ладонью, приглаживая волосы — на миг ему показалось, что вместо теплой кожи под пальцами была лишь гладкая кость… но тут же встряхнулся — что за глупости!
— Милая барышня… — перегнувшись из седла, он попытался улыбнуться девушке…
Та замерла сусликом, только глядела на него с ужасом, будто… на нее чудище оскалилось!
Да что он за светский человек, если не сумеет обаять деревенскую деваху!
— Простите великодушно… — мягко-мягко, осторожно-осторожно, будто с испуганной зверушкой, начал он. — Я спрашивал всего лишь, где это я? Нездешний, знаете ли, вот, заблудился. — и теперь улыбку, ту самую, мальчишески-беззаботную и слегка неловкую, а главное, совершенно безопасную… — Да еще конь понес — еле удержал!
Губернаторский гнедой под ним шумно выдохнул.
— Так… на Лоцманке ж, пане… — голос девчонки все еще дрожал, но хоть сбежать не пыталась.
— На Лоц… — начал он… На Лоцманке! Той самой, куда они ехали с Зинаидой, когда на них накинулась бешенная паротелега! И может быть, не только потому, что они видели Урусова у Лаппо-Данилевского вместе.
— Знаменитое место! — изо всех сил продолжая улыбаться, воскликнул Митя. — Это ведь тут двое Кровных Данычей проживают?
