Вилла улыбкой поблагодарила художника, наполнившего ее душу теплом, закрыла окно и отошла вглубь комнаты. Деревянная шкатулка, на полке над столом, между книгами, распахнув крышку после щелчка, отдала драгоценность. Вилла прижала к губам камень, подаренный Доном на четырнадцатилетие. Улыбнувшись мечтательно, сомкнула его в кулаке. Все, пора. Император, конечно, в курсе, где она и почему, но другим жителям замка знать необязательно.
По крайней мере, пока.
К тому же, для них это пустяк, подумаешь: черная жемчужина. Не белая же! Не оглядываясь, чтобы не усомниться в правильности своих решений, Вилла чуть замешкалась у порога и вышла из комнаты.
Ступени скрипом провожали ее уход, словно предчувствовали новое расставание, но рефлексировать не время и не место. Потоки с трудом контролируемой силы и ярости крутились внутри холодным клубком ядовитых змей, просились на свободу, требовали ее с алчностью. Покачнувшись, Вилла чудом успела ухватиться за перила.
— Ты в порядке? — подскочила ведьма.
— В Ристет, — отдала приказ.
На разговоры и тем более, объяснения, нет сил. Ярость от близости ведьмы недоуменно булькнула — как водка в термосе, потянулась, требуя свое, призывая обиду подключиться к нападению.
Картинки из прошлого ведьмы, которые считала Вилла, замелькали перед глазами упреком, а внезапная боль требовала чем-то жертвовать. Отдай, что просим, отдай, что законно, заслуженно наше или плати сама! Что выберешь?!
— Дуана, — хрипя, повторила Вилла, — в Ристет.
— Мне нужно тебе объяснить…
— Позже.
Пауза, тихий стон, а может быть, показалось; сожаление и серая дымка вместо знакомых, понимающих глаз.
— Ты была права: некоторые женщины стоят всех моих грубых эпитетов, и даже больше. В Ристет. Немедленно.
Ведьма, опустив глаза, обняла ее, чтобы телепортировать.
Ошибки нет, с горечью подумала Вилла, хотя она и внове читать мысли. И друзей у нее теперь нет, потому что отношения с Доном давно сменились другими, запутанными, отчасти болезненными, но глубокими, а Дуана… именно она превратила его в ту сущность, которой он отныне является.
В Наб и Городе Забытых Желаний Вилла тосковала по свету и солнечным лучам, а сейчас ей не хватало сумеречного покоя и вуали ночи, которые позволили бы, не закрывая глаз, не зашторивая окон, очутиться в уютном коконе.
Ее тело все еще дрожало от потоков силы, которая напомнила о себе так внезапно и так небрежно разрушила привычный мир. Император говорил, что ее дар только просыпается. Только… А что будет, когда он проснется? Как заявит о себе? Что даст взамен опустошению, которое сжимало сердце, выворачивало душу наизнанку и требовало давить, мстить, крушить только потому что можешь! Теперь ты знаешь и можешь!
Монотонное раскачивание в кресле-кочалке удерживало на грани. Казалось, одно резкое движение, чей-то шепот, и сорвешься. Не упадешь — наоборот, воспаришь над прошлым и прошлыми, поднимешься так высоко, что многое обмельчает, вот только никто не гарантировал, что сможешь вернуться. И захочешь ли?
Зеленые луга, аккуратные домики улыбчивых горожан напоминали застывшую картинку в фильмоскопе, а перед глазами все еще мелькали кадры, вырванные из воспоминаний ведьмы.
Бездыханное тело Дона, полуразложившееся, с жующими белыми личинками, свободно путешествующими от высохших ног к лысому черепу. Рука с согнутыми пальцами, которые вдруг шевельнулись, но не разжались, пряча нечто важное, что он пытался удержать и в смерти. Желто-коричневые глаза, распахнувшиеся после длинного заклятья-монолога и теперь хищником следившие за ритуалом ведьмы и кем-то, кто оставался за кадром.
Чужеродный дух, со скрипом старых пружин входящий в сопротивляющееся вторжению тело. Крик, застывший комом горечи и непонимания, и шепот, едва различимый, повторяющий одно слово.
Вилла…
Он звал ее. Помнил даже тогда, когда памяти не могло быть, разве что на ментальном уровне, будь они связаны отныне и навеки.
Но когда он был жив, она была пятнадцатилетним подростком, и ни о какой связи не могло быть и речи. Дон встречался с другими, взрослыми и красивыми корри, Вилла позволяла соседским мальчишкам изредка украсть ничего не значащий поцелуй. Что-то мелькало между ними, что-то, похожее на искру — протяни спичку и вспыхнет. Но он не протягивал, а она боялась вспыхнуть, боялась, что новые отношения разрушат их дружбу.
А потом он умер. Отныне и навеки.
Но своевольное желание Виллы вторглось за тяжелые кулисы смерти. Тогда она не знала, что приходится дочерью императору, как не знала, что он постарается воплотить ее желание, прибегнув к помощи одной из самых сильных ведьм империи.
Не вина Дуаны, что Дон из корри превратился в могущественного монстра, пожирающего не только город и все, что его окружает, но в первую очередь — самого себя. Осталось ли что-то от него прежнего?
Прежнего?…
Глупо, глупо!
А она просто трусиха!
Он прежний! Он настоящий! И он жив!
Вилла встала с плетеного кресла, проследив взглядом, как оно по инерции качается — так и Ристет вполне себе будет успешно существовать и без нее. Вышла из комнаты. Длинный коридор чуть слышно озвучивал ее шаги. Дойдя до угла, обернулась: расстояние между ней и жителями левого крыла увеличилось, а вскоре Лэйтон и Уна вовсе вздохнут с облегчением. Их опасения, что она захочет остаться, написаны на лицах, несмотря на маски безразличия, но это смешно: задерживаться там, где ты не нужна.
Дверь распахнулась за секунду до стука. Вилла машинально отметила, как плохо выглядит ведьма: потухшие глаза, съедаемые раскаянием, да и мятая юбка смотрелась хуже, чем белый халат черта, преодолевший сумбурный перелет из одного города в другой. Улыбка, мелькнувшая при виде гостьи, стыдливо спряталась.
— Можно войти?
Ведьма кивнула, отошла вглубь комнаты. Вилла закрыла за собой дверь.
— Вилла, я хотела сказать…
— Кто был с тобой рядом?
Ведьма не уточняла, о чем речь. Побледнела, закрыла рукой рот, будто страшась проговориться, и тем самым выдала ответ.
— Император?
Она закрыла глаза на секунду, едва заметно кивнула.
— Это для тебя он отец… — сказала, перейдя на шепот.
Отец, который двадцать пять лет не напоминал о себе. Отец, который позволил маленькой девочке думать, что ее папа — королевский шут и ни разу не вступился, когда над ней и матерью потешался весь Анидат. Отец, который знал о смерти Дона, — не мог не знать по статусу, — но даже выполнив ее необдуманную просьбу и оживив его, позволил десять лет считать, что он мертв. А теперь запрещал даже думать о Доне в его присутствии.
