Гильдмастер позволил себе довольную улыбку.
— Я не настолько жадный, — вкрадчиво заговорил он. — Забрать все души одному? Зачем? Я поделился на четверых.
Амулеты осыпались трухой, повинуясь безмолвному приказу. Старый жрец застыл, ощупывая растерянным взглядом две возникшие рядом женские фигуры, перекидываясь с одной на другую, словно пересчитывая…
— Ты забываешь о той, с которой связал меня, жрец, — злорадно подсказал мужчина. — Нас все время здесь было четверо!
Чужая хватка дрогнула, ослабленная недолгой стариковой растерянностью, и Огнезор поспешил с радостью вышвырнуть незваного гостя из своей головы. Захлопнуть перед ним все двери. Закрыться и стать непроницаемым… Руки едва заметно дрожали от усилия, а к горлу подступала тошнота — проклятый ритуал вытащил из него куда больше, чем следовало.
Мила вдруг тихонько всхлипнула и под пристальным взглядом жреца стала бессильно оседать на пол. Огнезор быстро подхватил ее, с отвращением впитывая в себя волны чужой боли, крепко сжал за талию.
Девочку трясло. Старик играл с нею, ломал и выматывал, доводил почти до безумия…
Но было в ней что-то еще. Нечто, пробившееся даже сквозь боль. Возбуждение? Изумление от тепла его руки на ее теле?
Не раздумывая, мастер склонился к ней и поцеловал в губы — расчетливо, дразняще, мучительно. Так, чтоб темный румянец покрыл ее серые щеки, чтоб жар растекся по телу, вытесняя боль, чтоб старый жрец потерял всякий контроль над нею… «Я твой бог! — внушал Огнезор этим поцелуем. — Не он, никто другой! Только я».
«Да!» — беззвучно выдохнула, совершенно подчиняясь, Мила.
Она выпрямилась и стояла теперь твердо, уверенно, совсем без страха.
— Умный мальчик! — зло усмехнулся старик. — Так бесстыдно управлять людьми!
— Завидуешь? — презрительно взвел брови мастер. — Это хорошо. Зависть — удел слабых.
Лицо жреца дернулось, сдерживая гримасу гнева, но он не ответил.
— А ты, черноглазая убийца? — повернулся вместо этого к Славе. — Все еще хочешь получить его? Такого, как есть? Все с той же слабостью, что ты так презирала когда-то?
Огнезор почувствовал, как мгновенно напряглась девушка — слова старика были теми же, что и сам он как-то бросил ей. Чистейшая ярость охватила ее. Ярость, сила которой могла быть вызвана лишь уязвленным самолюбием…
— Ослепительность и безжалостность — разве не это ты в нем любила? — продолжал насмехаться жрец. — Все то, что оказалось фальшивкой? Блестящим пугалом для стада глупых оборванцев, дрожащих от восторга и покорности? А я ведь куда лучше могу сыграть роль бога! Чем не достойный образ для твоей тщеславной одержимости? Что скажешь?
Он подошел к Славе почти вплотную, последние слова выдыхая ей в лицо — и всего на миг сомненье охватило Огнезора: каков ее выбор будет в этот раз, действительно ли сам он нужен черноглазой злючке — или любой сойдет на его месте? А жрец вдруг резко обернулся, враз стряхнув все тягучие, тщательно выстроенные барьеры между собой и застывшей троицей, и быстро опустил высохшую руку Огнезору на грудь.
Гильдмастер вздрогнул, с паникой отмечая свое бессилие, понимая, что начинает задыхаться… Но вдруг, словно лопнула натянутая нить, — сокрушительная боль хлестнула по всем его обостренным чувствам, вызвав пляску черных пятен перед глазами и почти помутив сознание.
Когда же он снова смог дышать и видеть, в агонии захлебывающийся собственной кровью старик на песчаном полу пещеры предстал его взору. И Слава над ним — циничная, злющая Слава, шипящая, изрыгающая самые грязные ругательства, чуть ли не пинающая жреца ногами… Она вопила и проклинала, издевалась и насмехалась, безумствовала в своей неуемной ярости, за которой лишь Огнезор мог почувствовать годами скрываемую боль и следы начинающейся истерики.
— И не твое проклятое дело, что я там чувствую! — выплюнула, наконец, она уже над застывающим телом. И замолчала, тяжело дыша…
Не торопясь, размеренно склонилась, извлекая из горла жертвы свой стилет, с нарочитой аккуратностью вытерла его о белую жреческую хламиду, и лишь затем подняла горящие темные глаза на своих спутников.
— Что? — бросила почти с вызовом. — Только не говори, что тебе нравился его треп, Огнезор! Кому-то пора было все здесь закончить!
— Ты как всегда восхитительна, маленькая злючка! — устало ухмыльнулся ей в ответ мужчина, вызвав — такую знакомую! — недобрую Славину улыбку.
За его левым плечом, рухнув на пол, тихонько то ли смеялась, то ли хныкала Мила.
Бесконечно долгую минуту Огнезор еще заставлял держаться свои ослабевшие ноги, затем сдался — опустился рядом с девочкой, застыл, уронив голову и обхватив колени руками.
Еще какое-то время наблюдал он сквозь упавшие пряди волос и сомкнутые на коленях пальцы за Славой, брезгливо стирающей песком кровь со своих сапог. Старался ни о чем не думать.
Потом не выдержал и, втайне холодея от страха, осторожно позвал: «Лая!».
Огромная зияющая пустота была ему ответом.
— Лая? — повторил Огнезор вслух едва различимым шепотом, вновь чувствуя себя в опасной близости от знакомого черного края.
«Все еще здесь, милый», — заполнил пустоту теплый бестелесный шелест, и мастер поразился силе того облегчения, что мгновенно затопило его.
«Не время, видно, нам пока расстаться, — мысленно улыбнулся он. — Я все еще слишком эгоист, чтоб отпустить тебя».
«Не время…, — эхом отозвалась она. — Я слишком эгоистка, чтоб уйти…».
«Значит, вот так теперь всегда будет?»
«Вечно ворчащая женушка в твоей голове. Не очень-то весело…».
«Могло быть и хуже…» — беззвучно рассмеялся он.
«Не представляю, как…».
В колодце над алтарем медленно закружился снег, засыпая каменную плиту, — снаружи все-таки началась метель. Липкая, серая метель, что бывает здесь лишь в конце зимы.
— Сегодня ведь тот самый день… — устало спохватился мастер.
«Я надеялась — ты не вспомнишь».
— Какой день? — спросила подошедшая Слава, и Огнезор понял, что опять говорил вслух.
— Первый день последнего месяца зимы, — одними губами прошептал он.
— Что?
— Это не важно, Слава. Теперь уже нет…
Он решительно встал, поднял на ноги дрожащую Милу и повел ее прочь от алтаря.
— Пойдем, высокий мастер! — обернулся к Славе уже на затопленной теплой водой дорожке. — Дела Империи не будут больше ждать.
Мила дернула головой, протерла слезящиеся глаза. Уставилась в окно, щурясь на блики, играющие в цветных стеклышках витража.
Ярко, слишком ярко!
