– Что бы ты подумала, – ласково проговорил он, – услышав, что можешь всё это пережить?
Я уставилась на его розовощёкое личико, как раненая лань.
– Ты ведь не собираешься стать моим защитником, верно? Ты безобиднее котёнка! Папесса убьет меня и искупается в моей крови. Ей ведь только это и нужно.
Мальчик нахмурился.
– Возможно, «пережить» – некоторое преувеличение. Но я не тот, кем выгляжу. Видишь ли, тела столь же дёшевы, как нарциссы на весеннем базаре. Этот мальчик умер от лихорадки меньше недели назад, а мне нравится быть ребёнком. Меня зовут Марсили. Я путешествую по мертвецам, пустым сосудам из плоти. Не в моих силах спасти твоё красивое тело от участи, уготованной ему продажной Папессой, но я могу сохранить твой дух до той поры, пока мировое колесо не повернётся ещё раз и у тебя не появится шанс отомстить. Или прожить безымянную жизнь среди коз, если ты этого пожелаешь. Итак, твой ответ «да» или «нет»?
Его зелёные глаза, словно две змеи, ползли ко мне – целеустремлённо, как к прохладному телу матери.
– И ты сделаешь это для меня? – сдавленным голосом проговорила я.
– Не бесплатно, разумеется! Это Шадукиам, обитель дельцов, приукрашенная цветочками! Чего здесь нельзя купить, чего нельзя продать за пригоршню меди и серебра, за горсть голубых самоцветов? Чего нельзя заполучить, если оно имеет цену? На наших рынках божественное и извращённое висит на кожаных ремешках, точно гусиные тушки зимой, и мириады жаждущих пальчиков тянутся к небесам под отчаянные звуки торга! Это место всегда было моим домом и способно удовлетворить любое моё желание – каждый день прекраснолицый юноша умирает из-за любви к богатой девушке или от голода, проиграв последние гроши на состязании. А когда они уходят, их красивые тела достаются мне, точно свежевыглаженные рубашки. То, что потребуется от тебя, мелочь в сравнении с магией, на которую я способен. Не родился ещё адепт мёртвых искусств, способный меня превзойти.
Любопытство боролось во мне со страхом.
– Как ты получил такую силу? Даже священники Мертвецов из Аль-а-Нура не знают подобного заклинания.
Он бросил на меня странный взгляд, поглаживая тонкой рукой несуществующую бороду. Затем начал говорить, а в это время город вокруг нас горел.
Я родился маленьким, как отсечённый плугом палец земледельца.
Мать моя испытала горькое разочарование – они с отцом так долго ждали сына, а родился какой-то уродец. Мои благородные родители пытались продать меня любому проезжавшему мимо цирку, но слоны впадали в ярость, а львов охватывала дрожь, едва моя миниатюрная колыбель оказывалась поблизости. Цыганки делали жесты, отгоняющие злых духов, и по ночам оставляли на нашем пороге маленькие обереги, спасающие от демонов. Ни башням, ни храмам я был не нужен – что за священник получится из того, кто даже пера поднять не в силах? Я не мог ни возделывать землю, ни торговать.
Отец начал верить, что я не просто урод, а ещё и демон.
Каждый день родители отправлялись на рынок и предлагали меня любому, у кого нашлась бы монетка, чтобы заплатить за моё несчастное тельце. Мать не ухаживала за мной, а кормила кусочками жеваного мяса и овсяной кашей, пищей бедняков. Обращаясь к прохожим, она твердила, что меня можно использовать для дрессировки змей, подглядывания за возлюбленными или в качестве экзотической наживки. Однако в моём усохшем и бесформенном тельце таился острый и яростный ум, похожий на клещи кузнеца; когда мне было три дня от роду, я уже умел хорошо говорить. За неделю освоил цыганский диалект. В неполный месяц выучил все слова до единого, из тех, что звучали на базаре. Но я держал язык за зубами – знай моя мать, что я умею, она бы удвоила цену, а я не хотел, чтобы она получила выгоду.
И вот, когда мне исполнилось двадцать недель, а я всё ещё оставался маленьким, появился покупатель. Он был очень худой и тонкий, словно бумага. Его кожа и наряд по цвету напоминали луну – не романтическую планету влюблённых, а истинную, о которой говорили нурийцы из ордена Солнца-и-Луны, когда приходили покупать стекло для странных штук, при помощи коих следили за небом: серую и испещрённую оспинами, полную тайных кратеров, замёрзших пиков и разорённых временем пустошей. Глаза его были бесцветны, если не считать зрачков, похожих на раны от уколов веретеном, – остальное пространство заполняла молочная белизна. Он вложил в ладонь моей матери три золотые монеты, и она вздрогнула от отвращения, когда их руки соприкоснулись. Потом она с охотой отдала меня и стала изучать добычу, как толстая свинья, обнюхивающая налитую на ужин бурду. С того момента я принадлежал Лунному человеку, а моя мать, вне всяких сомнений, получила с этой сделки хорошую корову мышастой масти или пару волов.
Лунный человек аккуратно держал меня в ладони, лавируя между столами на рынке и пробираясь к своему дому. От его прохладных и сухих пальцев пахло выделанной кожей и гардениями. Когда мы достигли порога нового дома, я обратил внимание на то, что он похож на хозяина: серый и выщербленный, словно в его фасад угодил залп небесной картечи. Дверь оказалась не более чем пробитой в стене дырой, занавешенной промасленной тканью; из-за неё доносились другие запахи, будто шепоты, – запах льда и ветхой плоти.
Лунный человек усадил меня на пустой стол в своём кабинете и уставился в мои маленькие глаза.
– Итак, юноша, – сказал он голосом, напоминавшим перекатывающиеся по склону лунного холма валуны, – я знаю, что ты можешь говорить, потому давай покончим с притворством. Я не буду делать вид, что мне неизвестна твоя истинная стоимость, а ты перестанешь изображать, что не рад избавлению от своей семейки.
Я благодушно пожал плечами.
– Гомункул мне в доме без надобности – я сам поддерживаю здесь чистоту, следить за кем бы то ни было тоже не имею необходимости, если речь не о ворах. Но ты ценен именно своим ростом – это что-то новенькое, я такое вижу впервые. Тела – моя профессия. Как бы ты хотел освободиться от своего?
Я посмотрел на свои руки размером не больше желудей, изящные фейские ножки и тельце, коему было не суждено пройтись по улице, не рискуя оказаться проглоченным воробьём.
– Это невозможно, господин, как бы я ни желал подобного.
Лунный человек впервые улыбнулся, и его лицо раскрылось, как треснувший гранат.
– Совсем наоборот, мой крохотный друг. Можешь звать меня Отцом. С учётом обстоятельств, так будет правильно, не находишь?
Он снова посадил меня на свою прохладную бесцветную ладонь, и мы вместе прошли через толстую дверь, ступили на длинную винтовую лестницу, которая изгибалась в обратном направлении таким образом, что мы будто подымались и спускались одновременно. Я не понимал, где мы, видел лишь, как стены превратились во влажный камень, и ощущал, что нахожусь глубоко под землёй. Наконец мы вошли в комнату, заполненную людьми всех форм, полов и описаний. Они стояли у стен, как свёрнутые ковры, светловолосые девы рядом с седыми стариками и милыми детишками. То и дело среди человечьих красот попадались странные создания – василиски, левкроты и одноноги, чьи ступни будто свело судорогой от холода, так как комната была студёная, точно ведьмино сердце: на потолке сверкал иней. Глаза у всех были сомкнуты, на лицах застыло спокойствие.
