Наконец я слышу шаркающие шаги – они все ближе. Это возвращается Квинтилион, склоняет голову. Даже запыхался, бедняга.
– Легат, пропретор вас сейчас примет.
* * *
Некоторое время Вар молча разглядывает меня, потом говорит:
– М-да.
Еще бы. Мой внешний вид сейчас убедит кого угодно. Туника разодрана на плече и на груди, розовые пятна покрывают некогда белую ткань – кровь расплылась под дождем. Лицо исцарапано, словно я всю ночь гонялся за кошками, а ноги и руки в синяках, словно они меня при этом еще и били. Глаза разного цвета – зеленый и голубой. Бедро перетянуто бинтом – царапина, в сущности, но выглядит эффектно.
Да и болит, в общем, не хуже.
Шерстяной солдатский плащ мне одолжили в казармах. Сейчас там Титом Волтумием занимается медик, у центуриона несколько легких ран. А я был насильно перевязан и усиленно накормлен. Теперь я здесь.
– Что это значит? – говорит Вар почти раздраженно.
– Стычка с гемами, пропретор. – Я начинаю рассказывать. В повествовании много места занимает подготовка к бою. Вар устает и решает уточнить:
– Так кто на вас напал? Мятежники?
– Думаю, разбойники. Получилось так, что мы поехали с центурионом Волтумием на прогулку и… – я делаю паузу, – застали варваров за нарушением закона, пропретор.
Квинтилий Вар наконец заинтригован:
– Что? Как?
– Они снимали с креста осужденного преступника, что запрещено законом.
Квинтилий Вар чинно кивает. Он важный и ответственный наместник дикой пока провинции. Поэтому он ждет, что все его подчиненные будут принимать важные и ответственные решения. Он спрашивает:
– И что вы сделали?
– Как сенатор и легат я, конечно, потребовал от них покорности…
– Правильно!
– Но, к сожалению, они не подчинились. Нам пришлось вступить в бой. Их было шестеро…
– Шестеро! – Квинтилий Вар от удивления забывает, что должен быть чинным и важным. Открывает рот, закрывает – как карп в садке. Потом говорит: – Вы должны были сразу отступить и послать отряд в погоню… Не знаю… Послать много отрядов, в конце-то концов! Но не лезть в драку. Вы же образованный человек, Деметрий Целест!
Я поднимаю брови. Нечасто встретишь употребление слов «образованный человек» в качестве замены слова «идиот». Вар продолжает возмущаться:
– И шестеро – это уже попытка мятежа, Деметрий Целест! Вы понимаете?
«В живых не останется ни одного римлянина», – вспоминаю я, но говорю:
– Это были всего лишь разбойники, пропретор.
Вар смотрит на меня испытующе. Потом хмурится:
– Говорите, с вами был еще один раб? И где он?
– Увы, погиб. Он был храбрым и сражался вместе с нами против варваров, но…
Я вижу: отрубленная голова раба открывает глаза. Варвар видит это и кричит.
– Он нам сильно помог, пропретор, – говорю я совершенно честно. – Если бы не он, все могло закончиться гораздо хуже. Второй раб должен был следить за лошадьми. Увы, лошади испугались грозы и разбежались, – заканчиваю я.
– Как же вы с центурионом добрались до города? – Вар крутит в пальцах стеклянное перо – вроде того, что я видел у Августа.
Пропретор старается во всем подражать обожаемому дяде жены. Зайчик отражается от пера, попадает мне в глаза, я щурюсь. Что-то вроде: привет от Божественного Августа, юный легат.
Ну, по сравнению с принцепсом даже Тит Волтумий покажется мальчиком.
Впрочем, пора объясниться. Терпение пропретора не бесконечно.
– Нам повезло, – говорю я. – Из-за грозы его лошадь понесла, он мотался всю ночь. Утром, когда гроза закончилась, лошадь устала и пришла к воротам города – по привычке, видимо. А раб висел на ее шее, вцепился ей в гриву так, что еле расцепили. Там раба нашел патруль всадников. К этому времени бедолага уже был близок к помешательству. Бредил, рассказывал какую-то чушь про снятого с креста германца, оживающих покойников… и прочее.
Декурион сначала решил, что бедняга совсем свихнулся. Но потом он все же решил выслать патруль в нашу сторону. Дальше все просто.
Всадники поехали проверить его слова и встретили нас с Титом Волтумием – бредущих по дороге. Это было как раз вовремя, потому что мы промокли насквозь, выбились из сил и думали, что пора бы замерзнуть насмерть. Всадники нас и довезли до города.
– Зачем вас вообще понесло ночью за город, легат? – Вар поворачивается ко мне. – Это вы мне можете объяснить?
– Знаете, пропретор, – я говорю совершенно серьезно, – я хотел проверить одну старую поговорку – труп врага хорошо пахнет.
– И что? – удивляется пропретор.
«Я не убивал. Я хотел купить подарок невесте», – вспоминаю я слова варвара. Не повезло, друг.
– Оказалось, не очень.
– Так. – Вар медлит. – Я не совсем понимаю… Зачем этим варварам вообще понадобилось снимать распятого? Они его родственники, близкие? Кто?
Я пожимаю плечами. Великолепное, небрежное движение. Я отрабатывал его перед зеркалом много раз.
– Они разбойники! – говорю я. – Видимо, он был одним из них. Разведчик, что-то в этом духе. Может быть, они хотели узнать расположение комнат вашего дома, пропретор. Где находится охрана… и прочее.
Квинтилий Вар смотрит на меня прямо – с явной тревогой.
– И он рассказал? Разбойники что-то узнали?
– Это невозможно, пропретор. Боюсь, бедняга к тому времени уже скончался. Так что с их стороны это была совершенно напрасная трата времени… – Я выдерживаю паузу и добавляю: – Мертвые ведь не могут говорить, не так ли?
Публий Квинтилий Вар некоторое время молчит, глядя на меня. С неясным выражением на лице. Потом, что-то для себя решив, пропретор кивает:
– Думаю, так, Деметрий Целест. Думаю, так.
* * *
– Привет, старик! – говорю я. – Просыпайся, просыпайся.
Тарквиний медленно открывает глаза, моргает. В первый момент кажется, что в его зрачках отражается свет подземного огня. Красные сполохи Преисподней. Я придвигаюсь ближе. Даже если на меня оттуда взглянет сама вечность – плевать.
От него пахнет старостью и домом. От него пахнет воском и старыми вещами. Черным африканским деревом и пылью пустыни. От него пахнет Римом.
– Госпо… дин Гай. – Губы с трудом шевелятся. Глаза белесые. Я знаю, что у меня совсем мало времени… а нужно успеть спросить так много…
– Как ты, старик? – говорю я. – Скучал по мне?
Он поводит плечами, пытается встать. Смотрит на меня испуганно.
– Болит, – говорит Тарквиний с каким-то даже удивлением.
У него рана в груди, куда вошел нож убийцы. Она перевязана, но сколько он проживет, я не знаю. Но я знаю, что это больно. Очень больно.
– Старик, – говорю я. – Это важно. Я задам тебе один вопрос… Постарайся ответить, хорошо?
