— Тебе, должно быть, понятно, почему я сдерживаю ярость. Ты уже видел меня в припадке гнева. Когда они все сидели и смотрели на меня, словно я цепной медведь…
Доктор Талос тронул его за руку; в этом жесте было нечто женственное.
— Это все его железы, Северьян. Эндокринная система и щитовидная железа. За ними нужен самый тщательный уход, иначе он будет расти чересчур быстро. И потом я должен следить, чтобы под его весом не поломались кости, и за массой Других вещей.
— Мозг, — прогремел великан, — вот что хуже всего. И лучше всего.
— Разве Коготь тебе не помог? — спросил я. — Если нет, то, может, в моих руках он подействует? За короткое время он сделал для меня больше, чем для Пелерин за долгие годы.
Судя по выражению лица Балдандерса, он не понял, о чем идет речь.
— Он имеет в виду драгоценный камень, что нам прислали рыбаки, — пояснил доктор Талос. — Говорят, он творит чудеса исцеления.
Заслышав это, Оссипаго наконец повернулся.
— Чрезвычайно интересно. И он у вас? Можно на него взглянуть?
Взгляд доктора беспокойно заметался от бесстрастной маски вырожденца к лицу Балдандерса и назад.
— Полно же, Ваши Милости, это сущая безделица. Так, осколок корунда.
Все время, пока я находился на этом уровне башни, ни один из какогенов не отдалялся от своего места больше чем на кубит; теперь же Оссипаго вразвалку, короткими шажками, прошествовал к моему креслу. Я, должно быть, отшатнулся, потому что он сказал:
— Тебе не следует меня бояться, хоть мы и приносим вашему роду много зла. Я хочу услышать про твой Коготь, который этот гомункул называет обыкновенным камнем.
Сначала я испугался, как бы он и его товарищи не отняли Коготь у Балдандерса и забрали его с собой в запредельность, но потом сообразил, что они смогут это сделать, только заставив Балдандерса показать им его, а уж тогда и у меня появится возможность им завладеть, и другой скорее всего не представится. Поэтому я рассказал Оссипаго обо всем, что совершил Коготь, пока находился в моих руках: об улане на дороге, об обезьянолюдях и о других случаях, когда он являл свою силу, о чем я уже здесь поведал. Чем больше я рассказывал, тем суровее становилось лицо великана, на лице же доктора все явственней проступала печать тревоги.
Когда я закончил, Оссипаго сказал:
— А теперь мы должны увидеть это чудо. Пожалуйста, принеси его сюда.
Балдандерс встал и прошествовал через огромную комнату; все машины рядом с ним казались игрушками. Он выдвинул один из ящичков маленького стола с белой крышкой и достал камень. Коготь лежал на его ладони тусклый, как никогда, — словно осколок синего стекла.
Какоген взял его и некоторое время держал в раскрашенной перчатке, не поворачивая, однако, к нему лица, как это сделал бы человек. Камень улавливал желтый свет ламп с потолка и в этом свете источал чистое лазурное сияние.
— Он очень красив, — сказал какоген, — и чрезвычайно интересен, хотя и не мог совершить всех деяний, которые ему приписывают.
— Несомненно, — пропел Фамулимус и снова сделал рукой движение, столь напоминавшее мне о статуях в садах Автарха.
— Он мой, — сказал я им. — Береговые люди отняли его у меня силой. Можно получить его назад?
— Если он твой, — отрезал Барбатус, — скажи, где ты его взял.
Я начал рассказывать о встрече с Агией, о разрушении алтаря Пелерин, но он оборвал меня:
— Это все твои домыслы. Ты не видел камня на алтаре и не ощутил прикосновения руки, когда та женщина отдавала его тебе, если это вообще правда. Так где ты его взял?
— Нашел в одном из отделений моей ташки.
Мне больше нечего было ответить.
Барбатус отвернулся, словно мои слова разочаровали его.
— А ты… — Он посмотрел на Балдандерса. — Сейчас Коготь у Оссипаго, и он получил его от тебя. А ты откуда взял этот камень?
— Ты видел сам, — пророкотал Балдандерс. — Из ящика стола.
Какоген кивнул, подвигав маску рукой вниз и вверх.
— Надеюсь, Северьян, ты понимаешь, что его объяснение ничуть не хуже твоего.
— Но камень мой, а не его.
— Не наше дело вас судить; вы должны договориться сами, когда мы уйдем. Однако, Балдандерс, позволь спросить тебя — просто из любопытства, которое присуще даже таким, на ваш взгляд, странным существам, как мы: намерен ли ты оставить его у себя?
Великан покачал головой.
— Я не допущу, чтобы в моей лаборатории хранился этот ископаемый источник предрассудков.
— В таком случае вам будет нетрудно достигнуть согласия, — объявил Барбатус. — Северьян, не угодно ли взглянуть, как взлетает наш корабль? Балдандерс всегда выходит проводить нас, и, хоть он не из тех, кто будет сентиментальничать по поводу зрелищ искусственных и естественных, на мой взгляд, посмотреть все же стоит.
Он оправил белые одежды и повернулся, чтобы идти.
— Всемилостивейшие иеродулы, — поспешно обратился я к ним, — я почту за честь проводить вас, но позвольте, прежде чем вы покинете нас, спросить вас кое о чем. Когда я появился здесь, вы сказали, что видеть меня для вас величайшее счастье, и опустились на колени. Как мне понимать ваши слова? И не приняли ли вы меня за кого-то другого?
Балдандерс и доктор Талос поднялись сразу, как только какоген заговорил об уходе. Пока Фамулимус выслушивал мои вопросы, двое других уже направлялись прочь: Барбатус поднимался по лестнице на следующий этаж, Оссипаго, все еще с Когтем в руке, не отставал от него.
Я двинулся следом, поскольку боялся слишком отдаляться от Когтя; Фамулимус шел рядом со мной.
— Хоть ты и не прошел испытания, которому мы тебя подвергли, мои слова следует понимать буквально. — Его голос разливался, подобно пению волшебной птицы, и я ощутил дыхание хаоса недостижимых миров. — Как часто мы держали совет, сеньор! Как часто исполняли волю друг друга! Ты, кажется, знаешь водяных женщин. Так неужели Оссипаго, храбрый Барбатус или я наделены меньшей мудростью, чем они?
— Я вас не понимаю, — набрав побольше воздуха, ответил я. — Но почему-то чувствую, что, несмотря на отталкивающую внешность вам подобных, вы добры. А ундины злобны, хоть и прекрасны; это чудовища, на которых я едва могу смотреть.
— Разве весь мир представляет собой борьбу добра и зла? Тебе не приходило в голову, что в нем может быть нечто большее?
Я об этом не задумывался и мог лишь молча смотреть на него.
— А теперь ты окажешь мне любезность, вытерпев мой внешний вид. Надеюсь, я не оскорблю тебя, если сниму маску? Мы ведь оба знаем, что это маска, а здесь жарко. Балдандерс ушел вперед и ничего не увидит.
Быстрым движением руки, словно испытывая от этого облегчение, Фамулимус сорвал маску. То, что скрывалось под ней, нельзя было назвать лицом: это были глаза на полуразложившейся оболочке. Новый взмах руки, и эта личина тоже отлетела прочь. Под нею оказался холодный и отстраненный лик красавицы, подобные которому я видел у движущихся статуй в садах Обители Абсолюта, но все же это было лишь относительное сходство лица живой женщины и слепка с него.
