– Отец всегда придерживался основной линии партии, – ответил Ильич. Отхлебнул кофе, разглядывая старика. – Вам нравится, как выживете, синьор Морено? – неожиданно спросил он. – Как все мы живем?
– Вот, значит, как… – проговорил Макс будто сам себе. – Вы же знаете, синьор Чакруна, я человек почти счастливый. Но я понимаю, о чем вы. Отцы троих из этих мальчишек, – он кивнул на победителей монстров, – потеряли свою землю, потому что там нашли нефть. Им выплатили какую-то компенсацию, но сейчас они живут на пособие. А брата моего, садовника, подстрелили во время охоты – вроде как случайно. Но скорее всего он забрел на кокаиновую плантацию. Спросить теперь некого, – старик помолчал, покусывая усы. – А эти мальчики не смогут заниматься тем, что любят, когда вырастут. У них даже не будет шанса узнать, что они любят, – разве что сильно повезет. В лучшем случае они будут обслуживать туристов. Так же, как сейчас это делаете вы. Только вы водите гринго в мир духов, а они будут таскать их до Ла-Игеры по тропе Че. Говорят, там уже поставили в трудных местах перила и вырезали ступеньки. И… – Макс задумчиво замолчал.
– И?… – подтолкнул его шаман.
– И нет, мне не нравится, как мы живем. Но мне бы не хотелось, чтоб мы стали жить еще хуже.
– Еще хуже?
– Так, как живет Таня, – объяснил Макс.
Майами, сентябрь, 2010 год
Феликс Родригес прошаркал вдоль бассейна и вошел в дом. Кондиционированная прохлада охватила его, и дышать стало легче. Он повалился в кресло; сосредоточился на дыхании, глядя на свои морщинистые руки, покрытые пигментными пятнами. Тело Родригеса одряхлело и разваливалось, но мозг все еще работал отчетливо. Даже когда старик отдыхал, его разум продолжал обрабатывать информацию. Что-то назревает, подсказывала интуиция. Родригеса одолевали воспоминания, дышать с каждым днем становилось все труднее, и возвращались давно позабытые кошмары.
Может быть, астма передается, как заразная болезнь, думал Родригес. Могут ли легочные спазмы, появившиеся вскоре после событий в Ла-Игуере, быть последним проклятием обреченного фанатика? Надо ли было вступать с ним в разговоры? За каким чертом вообще он полез в боливийскую эпопею? Все, кто был причастен к гибели Че, давно мертвы. Только Родригес дожил до старости, просыпается по ночам, задыхаясь от спазма в бронхах, и ему кажется, что в комнате воняет, как в клетке с хорьками.
Ноют колени. Ноет запястье, на котором Родригес столько лет носил трофейные часы, снятые с руки знаменитого мертвеца. Сынишка соседа расхаживает в футболке со знаменитым портретом. Отличный портрет, ничего не скажешь; он многое упростил. Это была удивительно красивая операция, нечто совершенно новое. Родригес, привыкший опираться на оружие, осведомителей и подкуп, поначалу скептически отнесся к ней, но увидев результат, был потрясен. В кампанию были втянуты социальные психологи, рекламщики, художники. Хорошо оплаченные левые журналисты раздували ноздри, припорошенные кокаином. Родригес многое мог бы рассказать о происхождении порошка, и в его глазах это становилось лишней виньеткой, добавляющей изящества операции…
Стоило подтолкнуть – и покатилось, как снежный ком. Че Гевара – поп-символ, Че Гевара – кумир обкуренных подростков… Кто круче – Че или Майкл Джексон? Конечно, Че, правда, он не пел и вообще, говорят, был за красных… О, ради такого стоит потерпеть дурацкие футболки. Терпит же Родригес тот адский грохот, который соседский мальчишка принимает за музыку…
На экране маячила багровая, будто обваренная, физиономия мистера Ли.
– Ну? – спросил Родригес, не включая камеры. По лицу Ли скользнула растерянность, но он тут же осклабился и помахал толстой, покрытой густой рыжей шерстью ручищей.
– Как здоровье, дядюшка? – бодро спросил он. – Как дела на пляже? Соскучились по нашим деревенским сплетням?
Родригес стиснул челюсти. Чертов болтун. Жадный непрофессиональный болван.
– Не стоит делиться слишком личным, – мягко сказал он.
– У меня отличный сисадмин, дядюшка Феликс, – все также жизнерадостно ответил Ли. – И при том – конченный параноик. Ну, знаете: кругом агенты ЦРУ, правительство не спускает глаз с граждан, свобода и права личности в опасности, прослушивается все… – Ли загоготал. – Там еще было что-то про облучение и разрушение тонких миров и лобных долей мозга, но это не так важно. Главное – бороться со шпионами. Мальчик позаботился, чтобы добрый начальник мог побеседовать с родственниками интимно, без того, чтобы секретные службы совали нос в разговор. Ваши парни и то не смогли бы устроить все надежнее. Ну как, можно и о личном поболтать, а?
– В прошлый раз ты объявился, чтобы рассказать о новом учителе-растяпе и шамане, которому вдруг надоели туристы. Если свежие новости такие же…
– Шаман, кстати, собирается переселиться в Ятаки. Странный выбор, правда? Гнилое место…
– А еще считается местом силы. И даже такой олух, как ты, дорогой племянник, мог бы уже об этом знать.
– До сих пор он без этой силы прекрасно обходился.
Родригес молча кивнул. Пожалуй, над переездом синьора Чакруна стоит подумать. Конечно, мотивы у него могут быть своеобразные, но… Родригес давно усвоил, что игнорировать действия шаманов – себе дороже.
Ли выжидательно поглядывал на камеру. Его физиономия кривилась от сдерживаемой ликующей улыбки. Очевидно было, что в запасе у агента есть новости и посерьезнее, но он собирается смаковать их как можно дольше, растягивая удовольствие.
– Это все? – холодно спросил Родригес.
– Нет, – торопливо ответил Ли. – Наша почтальонша разругалась со своим дружком и пришла просить, чтобы я вывесил ее анкету на сайте знакомств. Пришлось ей фингал в фотошопе замазывать и заодно морщины. Не поверите, дядюшка Феликс, час убил!
– Это, конечно, важно.
– Еще важнее то, что пока я возился с ее физиономией, она напилась.
– И?
– Оказывается, у нашего пенсионера-цветовода есть любимая внучка.
– Вот как, – проговорил Родригес.
– И две недели назад он отправил ей подарочек на день рожденья. Круглая дата, двадцать пять лет. Небольшую бандероль. Наша бедненькая Розита была возмущена. Она считает, что отправлять ценные подарки и при этом ни разу не написать письма – некрасиво и не по-родственному. Черствость синьора Морено прямо-таки поразила ее. Сердце кровью обливается, как подумаешь о бедной девочке, которой дед так долго не уделял внимания. Я предположил, что письма были электронные.
– Как давно Розита работает на почте?
– Восемь лет.
– Так-так…
– Бандероль ушла Хулии Морено в Москву.
– В Москву! Хорош пенсионер…
– Вы тоже пенсионер, – ухмыльнулся Ли. – Может, не знал, что у него есть внучка? – предположил он. – Бывает же.
Родригес устало прикрыл глаза.
– Я вас уволю, Ли, – процедил он. – Возможно, все это время у нас под носом был предмет! И вы… – он устало махнул рукой. – Что-нибудь еще?
– Мало что ли? – набычился Ли, глядя исподлобья бледными водянистыми глазами. – Я свои денежки отработал.
Родригес посидел с закрытыми глазами, размышляя. Потом взял телефон, набрал по памяти номер.
– Мне нужны сведения о Хулии Морено, Москва, – сказал он. – И свяжите меня с Орнитологом.
ГЛАВА 3
НОВАЯ СУДЬБА
Из дневника Дитера Ятаки, сентябрь, 2010 год
Вести дневник уже нет ни сил, ни желания. Разум подсказывает мне, что позже я буду сожалеть об этом – из одних наблюдений за моими учениками можно было бы сделать книгу. Но сейчас все кажется серым, однообразным и не стоящим интереса. Возможно, это депрессия, но ближайшую упаковку прозака можно найти разве что в Санта-Крузе; придется справляться самому.
Вечера я провожу либо в одиночестве, либо в компании отца Хайме за бутылкой дешевого джина, судя по сизому носу и оплывшей фигуре священника, тот явно злоупотребляет спиртным. Вскоре после моего приезда падре слег с приступом лихорадки, чередующейся с запоем, – священник считает джин не только утешением, но и универсальным лекарством. Мне остается лишь читать – благо, я под завязку загрузил ноутбук беллетристикой, а генератор в деревне включают почти каждый день, – да с особой въедливостью проверять работы учеников.
