— Окажи честь, брат Добромысл, дозволь с тобой пойти, забрать тело князя нашего, — молвил седой Бронислав. — Не прощу себе, коли хоть мёртвого Годослава не увижу.
Добромысл хотел возразить, но потом только махнул рукой.
Спустя короткое время, городские ворота, заскрипев, чуть приоткрылись, выпустив трёх всадников, и тут же затворились опять. Добромысл был одет в подобающие такому случаю богатые доспехи. Встретив ободритских посланцев, рейтеры сопроводили Добромысла и его охоронца-стременного в лагерь короля франков. Начальник городской стражи Бронислав, спешившись и сняв шелом, остался у тела князя. Постояв так некоторое время, он привязал повод своего коня сзади к возу и, взяв запряжённого франкского коня под уздцы, повёл его к городским воротам.
В лагере Людовика Добромысл с охоронцем шли словно по раскалённому железу, ожидая в любой миг удара меча или копья в спину. Вражеские воины, заметив пришлых рарожичей, идущих в сопровождении их начальника, порой зубоскалили и показывали непристойные жесты. К самому шатру короля бодричам пришлось шагов пятьдесят пройти меж двух шеренг выстроившихся угрюмых воинов Людовика. У входа в шатёр охрана забрала мечи и тщательно обыскала варягов.
— Ваш рех Годлав был могучим и храбрым воином, а мы, франки, всегда уважали достойного противника! — произнёс высокопарно Людовик, король восточнофранкского королевства, восседая на своём походном троне.
— Значит, вы пришли в наш Гомон-град и сожгли его только для того, чтобы выразить нам своё уважение, а князя нашего убили от восхищения его храбростью? — хмуро проговорил варяг — рус, не отводя очей от холодного взгляда короля франков.
— А ты, Добромысл, так же дерзок, как и твой погибший князь, но ты забыл, что град Гамбург был взят вами силой в союзе с норманнами два года тому назад, — всё так же невозмутимо и холодно ответил король, тронув концы по-немецки загнутых вверх усов и огладив небольшую бороду.
— Сей град изначально был нами, ободритами, основан там, где в устье Лабы гнездилось много птиц и стоял сущий гам, оттого и название граду было дано. А землю сию датскую наши с тобой, король, деды вместе отвоевали, ваш Карл и наши князья Витослав, а потом Годелюб, дед того самого Годослава, которого вы нынче убили, — твёрдо ответил глава бодричей.
— Твоя память, Добромысл, короче моего скрамасакса, — строго заметил Людовик. — Ты забыл, что даны захватили ваш град, а мой дед, Карл Великий, помог отбить его и, по праву победителя, оставил за собой, учредив пограничный град Гамбург. Давай будем решать не то, что было, а то, что есть сейчас. А сейчас твой город окружён, и я могу его взять.
— Не думай, король, что это тебе удастся легко, мы будем сражаться до последнего, — гордо выпрямился Добромысл.
— Я же сказал, что ценю вашу храбрость, но ты прошёл по моему лагерю и видел, сколько у меня воинов, рано или поздно мы всё равно возьмём Ререх. — Наступило долгое молчание.
— Что ты хочешь предложить, Людовик, ведь ты меня позвал не для того, чтобы говорить о прошлом?
— Верно, но и не для того, чтобы предложить жителям Ререха сдать город, как ты думал. — Людовик выдержал паузу и остался доволен удивлением, написавшимся на лице ободритского посланника. Добромысл, в самом деле, всё это время перебирал в голове, какие условия сдачи града предложит франкский правитель.
— Я хочу предложить, — продолжил франк, — твоему народу достойный мир. Я не буду брать штурмом Ререх, останутся в живых твои воины и мои. Ты будешь править градом и прилегающими землями, пока не подрастёт твой племянник, которого, я знаю, тоже зовут Ререх, как и город. Вы будете платить мне дань, как и все франкские города. А чтобы наш мир был прочным У тебя есть дети? — пристально взглянул Людовик.
— Осталась только дочь, все сыновья полегли в битвах, — глядя прямо в очи короля, отвечал Добромысл.
— Хорошо, пусть твоя дочь выйдет замуж за одного из моих вельмож, а франкская принцесса станет женой князя Ререха, когда он достигнет должного возраста… А ещё, — подумав, молвил франк, — сыновья трёх самых знатных горожан должны отправиться со мной, как залог нашего обоюдного согласия. — Добромысл хотел возразить, но король опередил его. — Они будут жить и воспитываться вместе с детьми моих баронов и герцогов, на равных, даю тебе слово короля.
Ободритские посланники несколько растерянно переглянулись.
— Я… не могу сразу дать тебе ответ, король, — отвечал Добромысл. — Наш закон требует совета со старейшинами и волхвами…
Да и князя похоронить надобно, прежде чем над его костями торг вести…
— Хорошо, — согласился Людовик. — Моему войску всё равно нужен отдых. Через два дня приходи с ответом. И помни, что я никому не предлагал таких условий, всё-таки наши деды были союзниками!
За длинным столом в княжеской гриднице собрался городской совет. Лики у всех были хмурыми, — только вчера предали земле тело князя Годослава, за градом вырос свежий курган. А нынче следовало дать ответ Людовику.
— Разумею я, братья, так, — встал перед старейшинами и волхвами, опираясь на свой чудный посох, многомудрый Падун. — Коли решим сражаться, то обречём сыновей и внуков наших на гибель или неволю тяжкую, нет сейчас нам подмоги ни с какой стороны. Потому главное ныне — землю нашу сберечь да «семя», то бишь детушек наших. А взрастим их да укрепимся, тогда и с франками по-другому говорить станем, и ещё поглядим, кто чьи грады в осаду возьмёт.
— Тяжко признать, но прав старый Падун, прав, — закивали, не поднимая на Добромысла очей, старейшины.
— И я понимаю, братья, что нет сейчас иного выхода, — отозвался Добромысл. — Одного только не знаю, как дочери своей про франков сказать, как объяснить, отчего я её, кровинушку свою, в чужой род вот этими своими руками отдаю? — он потряс перед всеми открытыми ладонями и почти в отчаянии до боли сжал голову.
Отдохнувшие и получившие выкуп ободритскими мехами, мёдом, зерном и лошадьми франки с весёлыми шутками покидали окрестности града Ререха, как, на свой манер, они его называли. Только седой осанистый советник короля герцог Гольденберг был хмур и молчалив. Наконец он, не выдержав, обратился к королю:
— Скажи, мой король, почему мы не стали брать этот город? Ведь там было мало защитников, мы могли захватить его и получить дань, в десятки раз большую…
— Именно потому, старина Гольденберг, что я ваш король, — усмехнулся Людовик в свои пышные закрученные вверх усы, обводя взглядом остальных военачальников, ехавших рядом. — Я вижу, что не одного тебя интересует ответ на этот вопрос. Так вот. Вы, воины, видите мир на расстоянии своего копья, а взгляд короля должен простираться до самого горизонта и даже дальше. Запомните, то, что я вам скажу, крепко запомните! — гордо восседая в дорогом арабском седле, привычным движением ладони иногда оглаживая короткую бороду, вещал, втайне любуясь собой, король франков. — Мой славный дед Карл Великий побеждал славян и другие народы не только мечом, но и мудростью. Он умело не давал угаснуть старой вражде между лютичами и бодричами, данами и саксами, руянами и норманнами. Но самые опасные из этих народов — славяне. Они, как многоголовая гидра, отрубишь одну голову, тут же вырастает новая. Я разделю эти сильные славянские племена на мелкие княжества, стану сеять меж ними вражду и междоусобицу. А служители папы помогут мне обратить их в новую веру, чтобы они забыли своего Рода и всяческих Рожаниц. Мои епископы сделают из этих неукротимых язычников послушное управляемое стадо, как это случилось с саксами. Запомните, славян нельзя победить, пока они вместе и пока они молятся своим богам, но они сами помогут мне, когда я разделю их. Мы сейчас пройдём по другим городам — крепостям бодричей и заключим мир с каждым отдельно, и с каждого возьмём заложников, и воспитаем их как франкских вельмож. Разделяй и властвуй — вот мой девиз!
