***
Выбраться из города на рассвете у них не вышло: старенькая наемная карета растеряла колеса, едва выехав за ворота Крама. Возница принял такой поворот судьбы с истинно философским равнодушием, в то время как Эдан сдавленно ругался и грозился собственноручно придушить «одну изнеженную истеричку, не умеющую ездить верхом».
Юлия делала обиженное лицо, но внутренне злорадствовала: слишком живо помнился ей сегодняшний ранний подъем, состоявший из двух пощечин и кувшина воды.
На тракте, меж тем, людей становилось все больше — и на каждого проходящего светловолосый, вновь спрятавшийся в своем старом плаще, смотрел с плохо скрытой тревогой да подозрением.
— Сиди здесь, не показывайся! — наконец, бросил он девушке, и зашагал обратно к городским воротам.
Юлия тяжело вздохнула, но откинулась на потертое сиденье, мудро решив последовать совету. Впрочем, решимость ее продержалась недолго. Вскоре она отчаянно заскучала и высунулась в окошко, пялясь на раскладывающих свои нищие лотки придорожных торговцев.
Из-за их спин тут же — словно только и ждала в свою сторону любопытного взгляда — вынырнула низенькая, щуплая женщина с большим плетеным коробом. Ремень его тяжело оттягивал перекошенное плечо — да и без того торговка едва шаркала ногами в бурой дорожной пыли. В безликое пятно сливались голова ее, шея и лицо, замотанные большим платком; руки прятались в полотняных перчатках, какие носят порой аптекари или булочники; плотный же, длинный балахон с глухим воротником своей закрытостью мог сделать честь любой храмовой робе. Всякую часть тела, кроме, разве что, водянистых, воспаленных глаз, незнакомка старательно скрыла тканью — и уже это Юлии сильно не понравилось.
При ее приближении леди испуганно отшатнулась.
— Я не подаю милостыню, — пискнула брезгливо.
— Не бойся, госпожа, — голос женщины казался надломленным, как у древней старухи, но говорила она мягко, успокаивающе. — Я ничем не больна. Просто пострадала когда-то в пожаре, вот и не хочу пугать людей вокруг своими шрамами… А к тебе я не за милостыней подошла. Хочу предложить свой товар: амулеты, снадобья для красоты, травы, лечебные и приворотные… — она раскрыла короб, и Юлия невольно подалась вперед.
— Это правда, барышня! — обозвался рядом усатый дядька-торговец. — Я хоть и знаю Алим недавно, а лучшей травницы и знахарки за всю жизнь не видел!
— Да? — совсем забыв про страх, заинтересовалась леди. — А полоскание для кожи и волос варить умеешь?
— Конечно, госпожа! — тут же ловко вытащила торговка нужную склянку.
Юлия впилась в нее хищным взглядом.
— А веснушки отбеливать можешь? — спросила предвкушающе.
Знахарка извлекла еще одну баночку.
— А массажи для лица делать?.. А питье для стройности готовить?.. А капли, чтоб глаза блестели даже после ночи бессонной?..
Алим на все кивала утвердительно — и с каждым ее кивком в глазах благородной леди, почти втащившей уже женщину в карету, пуще прежнего разгорался алчный огонек.
— И нравится тебе вот так по дорогам торговать? — наконец, вкрадчиво промурлыкала Юлия. — Или, может, на тихую службу при доме согласилась бы? С достойной оплатой?..
Как-то барышне не думалось в этот миг, что ни собственного дома, ни денег у нее больше нет, что сидит она в сломанной наемной карете, и даже нынешнее платье ее да туфли наспех куплены Эданом в Краме…
— А что? — хитро сверкнули глаза знахарки. — При такой госпоже, может, и служилось бы! А возьмешь?
Юлия подвинулась, освобождая часть сиденья. Красноречиво похлопала по нему ладонью. Торговка вместе с коробом влезла в карету, поерзала, устраиваясь…
— Ну, повезло тебе, Алим! — добродушно поздравил усатый дядька. — Все лучше, чем придорожную пыль глотать!
«Еще бы!» — уже собралась за нее ответить девушка, добавив, какая это честь — служить у столь благородной особы… Но тут дверца с другой стороны кареты распахнулась, и всю важность из Юлии будто выдули.
На нее смотрел из-под своего капюшона Эдан — и ухмылка у него была совсем не хорошей.
— Выходи, — приказал он. — Я нашел нам… «экипаж».
Еще тогда Юлию последнее слово должно было насторожить! Но она так увлеклась, придумывая, как сообщить спутнику о своем нежданном приобретении, что странного злорадства в его тоне даже не заметила.
— Мм… Эдан? — вытащив вслед за собой из кареты бывшую торговку, состроила просительную рожицу, ринулась на приступ барышня. — Это Алим, моя новая… горничная. Мне ведь нужна горничная, правда? А то Мина, мерзавка, сбежала, да еще с вещами… Не тебе же мои волосы полоскать да корсеты шнуровать, в самом деле?.. Алим, к тому же лекарка… В травах разбирается…
Но старалась Юлия напрасно: всю путанную эту речь мужчина пропустил мимо ушей. Его внимательный, цепкий взгляд сразу же впился в знахарку, словно пытаясь, как шелуху, сорвать с нее все покровы: пыльную ткань, изуродованную кожу, обманчивую простоватость и угодливость… И женщина вдруг напряженно сжалась, опустила слезящиеся глаза, смиренно склонила голову, ожидая его решения.
— Алим, значит? — загадочно хмыкнул Эдан. — Ну-ну…
И, больше не слушая оправданий Юлии, подхватил свои вещи да зашагал вдоль обочины к сгрудившемуся невдалеке торговому каравану.
Спутницам оставалось только топать следом, кое-как поспевая за его размашистым шагом.
— Вот и наш «экипаж», дамы! — наконец, указал на груженную мешками с шерстью телегу.
— ЭТО?! — с искренним ужасом взвизгнула леди, так что бородатый купец спереди даже присел, а гнедая лошадка его прижала уши.
— Ну, ты же так радовалась, когда сломалась карета! — ехидно заметил Эдан. — Я подумал, что другой «экипаж» больше будет госпоже по нраву… Нет? Так тут неподалеку еще мужичок есть из соседней деревни, ягнят на продажу везет. Может, к нему?..
Разъяренно шипя, Юлия полезла на телегу.
— Давай помогу! — не переставая скалиться, милостиво предложил ее мучитель.
И уже сидя сверху, рядом с невозмутимой Алим, да отчаянно цепляясь за колышущиеся тюки, девушка окончательно поняла, что отныне всякие к негодяю светловолосому романтические чувства в ней умерли.
***
Торговцы медленно катили по дороге, Крам почти скрылся за горизонтом, лениво припекало осеннее солнышко — и Эдан, наконец, позволил себе расслабиться. Он даже не заметил, как легкая полудрема перешла в глубокий сон — и в этом сне заискрились знакомые зеленые глаза, мягким касанием обожгла теплая кожа рук, засияло радостное — живое! — лицо…
— Лая, — позвал он.
Улыбка ее была какой-то новой, невиданной им прежде.
