— Где же змея, мама? — не вытерпел я.
Тотчас же две, хорошо знакомые руки, подхватили меня и быстро унесли из комнаты.
— Где это видано, бегать ночью босиком, — ворчала Катерина.
— Да где же змея, няня? — не унимался я.
— Какая змея там, барыня видела сон и закричала.
— А кровь на кофте, ведь я видел кровь?
— Ну, это не знаю. Надо спросить доктора. Да спи ты, спи, — ворчала няня, укрывая меня.
На другое утро солнце так ярко светило в нашу комнату, Люси так звонко смеялась и болтала, что я совершенно забыл и о ночном страхе и о змее.
Когда мы были готовы, Катерина, как всегда, повела нас здороваться с родителями. При входе в столовую она просила нас не очень шуметь, так как мамаша не совсем здорова.
На кушетке, обложенная подушками, полулежала наша мать. Даже мой детский взгляд заметил, как она побледнела и осунулась за ночь.
Почти не обратив на нас внимания, она обратилась к лакею:
— Где же Нетти, почему вы не приведете ее сюда? Вот уже полчаса, как я ее жду.
— Нетти нет дома, — отвечал заикаясь лакей, — все утро мы ищем ее и не знаем, куда она делась.
— Но где же она, что это значит? — волновалась мать.
Лакей молчал.
— Разыщите, узнайте, кто видел ее последним, — распорядилась мать.
Лакей вышел.
Отсутствие собаки удивило и меня; я так привык ее видеть у ног матери, но все же судьба змеи интересовала меня больше, и, с несдержанностью избалованного ребенка, я спросил:
— Мама, ты нашла змею?
В ту же минуту отец сердито дернул меня за руку и прошептал: «Молчи».
С недоумением я посмотрел на него и на мать. Брови отца были грозно сдвинуты, а мать с легким стоном откинулась на подушки.
Прежде чем я опомнился, отец спокойным тоном спросил меня, не хочу ли я верхом съездить в деревню, что давно было уже мне обещано.
Удовольствие верховой поездки заслонило все. С криком радости я бросился на шею отца.
— Прикажи оседлать тебе «Каряго» и пусть едет провожать Петро. Когда лошади будут готовы, зайдите сказать, я дам Петро поручение.
— Да, только поезжай осторожно, не скачи особенно под гору, — кончил отец.
Через час мы уже выезжали из ворот замка. Пропуская нас, привратник просил Петро узнать, нет ли в деревне Нетти.
— До сих пор мы не можем ее найти, а барыня изволят сердиться.
Петро проворчал что-то вроде «старого дьявола», и мы осторожно начали спускаться под гору.
Я устал, Альф, до завтра.
Твой Д.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Воспоминания, как рои потревоженных пчел, осаждают меня, и мне остается одно — писать и писать.
Итак, мы отправились с Петро в деревню.
Петро, старый слуга нашего дома, обожал отца и меня, да и вообще любил всю нашу семью. Это был добрый, веселый старик, всегда готовый помогать мне во всех шалостях, достать ли птичье гнездо, смастерить ли удочку, принести ли живого зайца… В Петро я всегда находил усердного помощника.
Но за последнее время Петро очень переменился: его уже не интересовали больше ни наши зайцы, ни ловля рыбы, ни даже молодой ворон с перебитым крылом, что подарил мне кучер.
Петро молчал по целым часам, и только глаза его страшно бегали и как-то загорались злобой, когда он хотя издали видел проходившего старого слугу графа, привезшего гроб.
Он что-то бормотал, и «старый дьявол» частенько срывался с его губ.
Вся дворня знала ненависть старика к приезжему американцу, и всех это удивляло, так как добрее и обходительнее, чем Петро, не было человека в замке.
Чем вызвал американец к себе ненависть — трудно сказать. Он был так тих и так непритязателен. Все время он проводил или в своей сторожке, которую исправил, или в склепе, у гроба своего господина. Реже он тихо бродил в той части сада, где было его жилье.
Ни в людской, ни в кухне он никогда не появлялся. От общего содержания он тоже отказался.
— Мой господин оставил мне достаточно, чтобы не умереть с голода, — объяснил он отцу.
Кое-кто из наших привилегированных слуг думали свести знакомство с новым жильцом; но живо отстали, обиженные его гордыми и холодными ответами.
Отказ от общего стола тоже многих задел за самолюбие, а над выражением «не умру с голоду» слышались шутки.
— Ишь ты, приехал сухой да серый, а теперь так растолстел, что в дверь не войдет, да и губы красные, что твоя кровь! — смеялась Марина, молодая веселая поломойка.
— Не верещи! — крикнул на нее Петро, — вот заест тебя, так не так еще потолстеет.
— Подавится, — заливалась смехом Марина.
Пока довольно. Альф.
Ты спросишь, какие дела с Ритой? Великолепно. Бросая перо, я сбрасываю и все прошлое и принадлежу только моей чудесной невесте.
Иногда мне приходит на ум — время ли теперь заниматься воспоминаниями, не лучше ли наслаждаться настоящим?
Но в тиши ночи, после горячих поцелуев меня тянет к воспоминаниям, а следовательно, и к перу, Что это? Видимо, за долгую жизнь изгнанника назрела потребность высказаться… и даже сама любовь не в силах заглушить ее.
И так до следующего раза. Завтра иду отыскивать подарок, достойный моей милой.
Д.
— Господа, я продолжаю разговор о снах, — сказал хозяин, как только Карл Иванович прервал чтение.
— Что! Спать! Рано еще, — раздались голоса.
— Ну, кто как, а я ухожу, — встал первый капитан Райт.
Сегодня так до него и не добрались, а все это ваши чтения. А по правде говоря, и разобрать-то в них ничего нельзя. Молодежи ничего не осталось, как только покориться решению старших.
Библиотекарь аккуратно сложил старые, пожелтевшие листки и, поклонясь, вышел из комнаты.
— Завтра в Охотничьем доме, — кричали ему вслед.
— Хорошо.
ОХОТНИЧИЙ ДОМ
Назавтра за час до захода солнца вся компания собралась к Охотничьему дому.
На высокой башне развевался флаг свободной Америки (голубое поле с серебряными звездами) — это была лесть перед владетельным американцем.
Дом был невелик, но странной архитектуры; видимо, его построили не сразу, а надстраивали и пристраивали понемногу. Стены из серого камня облупились, выветрились, но все это скрадывалось сильно разросшимся диким хмелем и вьющимися розами. Окна нижнего этажа до половины были закрыты боярышником и жасмином. Да и вообще растительность, никем не задерживаемая, развилась во всей красе и часто являлась почти непроходимой.
У крыльца общество было встречено управляющим Смитом и его помощником, местным уроженцем, Миллером. Из довольно темной прихожей с допотопными колоннами гости прошли в ярко освещенную столовую.
