В назначенный день и час доктор Петер начертил пентаграмму и произнес должное заклинание. Ни рука, ни голос не подвели старика. Бес говорил с ним, как со старым приятелем, радуясь легкой добыче. Но когда Петер сформулировал свое желание, Мефистофель взвыл от досады. Опыт прежних удачных сделок свидетельствовал: чтобы погубить человека, обычно достаточно выполнить его самое заветное желание. Но заветное желание доктора Петера вовсе не сулило погибели; хуже того: бес прекрасно понимал, что исполнение его сделает новоявленного чародея неуязвимым.
Мефистофель, конечно, не хотел уступать. Долго убеждал Петера, что тот совершает фатальную ошибку. Запугивал, лгал, льстил, искушал. Но доктор Петер оставался тверд. Он и всегда-то был упрямцем, каких мало, а уж тут стоял на своем, как скала. Требовал для себя вечного детства. Заранее корчил рожи и показывал бесу язык. Дразнился, как мальчишка. Знал, что сила отныне на его стороне.
Просьба его в конце концов была исполнена. Справедливости ради следует сказать, что доктору Петеру никогда не приходилось жалеть о своем решении. Ну, скажем так — почти никогда. Минута слабости бывает у кого угодно, но у мальчишек она гораздо короче, чем у взрослых мужчин.
Соседи некоторое время гадали: куда мог подеваться старый Петер, наш уважаемый, всеми любимый доктор Петер? Но поскольку скандалом тут и не пахло, дочери и зятья пропавшего без вести сохраняли невозмутимость, а завещание было составлено по всей форме, все решили, что эксцентричный англичанин отправился умирать на родину. Как это часто бывает, вскоре нашлись свидетели, собственными глазами видевшие, как достопочтенный профессор Питер Пэн нанимал карету до портового города Гамбурга.
— Про этого деда, — сказал Жеглов, — я и без картотеки все наизусть помню. Среди ночи меня разбуди, все его поганые кликухи тут же выложу. Значица так, проверяй. Санн, и Свипуль, и Саннгеталь тоже, Бильейг и Бальейг, Бёльверк и Фьёльнир, Хертейт и Хникар, Гримнир и Грим, Глапсвинн и Фьёльсвинн; Сидхётт, Сидскегг, Сигфёдр, Хникуд, Альфёдр, Вальфёдр, Атрид и Фарматюр…
— Ну ты даешь, — уважительно присвистнул Шарапов и снова уставился на фотографию седого одноглазого старика в широкополой шляпе.
ПРИНЦЕССА, РЫЦАРЬ, ДРАКОН
— Я боюсь, — сказала она. — Я не хочу. Не сегодня. Потом.
Это было правдой лишь наполовину. Она, конечно, боялась, но желание понемногу становилось сильнее страха. И вот это было по-настоящему ужасно — обнаружить, что внутри тебя живет своей жизнью некое причудливое желание, которое не подчиняется ни воле, ни рассудку, можно сказать, само себя хочет, не интересуясь твоим мнением на сей счет. Ей, с детства избалованной чужим повиновением, было очень непросто смириться с непокорностью, пусть даже собственной. Особенно собственной.
— Не бойся, пожалуйста, — попросил он. — Ты каждый день говоришь «потом». А время работает против нас. Чем дальше, тем труднее будет начать. Еще немного, и я, пожалуй, тоже научусь бояться. Давай, а?
— Но я никогда этого не делала!
— Я, сама понимаешь, тоже. Но все будет в порядке, я тебе обещаю. Природа возьмет свое, это у нас в крови.
— В крови у него, видите ли, — сердито сказала она.
Помолчали.
— Ты очень хочешь? — наконец спросила она. — Очень-очень?
Он кивнул. Подумал и добавил:
— Но если ты очень не хочешь, тогда ладно. Не сегодня.
Он был настоящий рыцарь. И почитал своим долгом носиться с прекрасной дамой как с писаной торбой, даже вопреки собственным интересам. Даже так — особенно вопреки. Поэтому ее мнение всегда было решающим. Сильный должен повиноваться, потому что он может все, — так он для себя решил.
Снова помолчали.
— А может быть… — начал он. Собрался с духом и выпалил: — Вот прямо сейчас? Раз — и всё!
— Нннну дддда, — запинаясь сказала она. У нее стучали зубы. — Ннннаверное.
Но тут же взяла себя в руки, улыбнулась, вздернула подбородок, поглядела на него почти снисходительно, почти сверху вниз.
— Ну так чего же ты тянешь? Давай!
Юный двухголовый дракон наконец сделал шаг, отделявший его от края скалы. Как и следовало ожидать, он не упал, а взмыл в небо.
Одна его голова звонко хохотала от счастья и облегчения.
— Вот видишь, моя принцесса, — твердила вторая голова, — вот видишь, все у нас получилось.
ТЕКСТЫ БОРИСА ЦАПЛИНА [4]
Невеста Гансу очень нравилась — рослая, румяная, с длинной, тяжелой белокурой косой. Даже задумчивость красила ее, хотя, конечно, непривычно видеть у молодой девицы такой неподвижный, устремленный куда-то внутрь себя взгляд. Интересно, о чем она все время думает? — гадал Ганс. Впрочем, о чем еще и думать невесте, как не о будущей свадьбе. Поженимся — сразу развеселится, — решил Ганс. — Не о чем тут волноваться.
И с родителями Эльзы, он сразу понял, легко будет поладить. Мать Эльзы, такая же румяная как дочка, но веселая и приветливая, неутомимо хлопотала у стола, а отец, по-приятельски подмигнув будущему зятю, сказал:
— Такое дело не грех отпраздновать. Сбегай-ка, дочка, в погреб за пивом.
Эльза кивнула и поспешно вышла из комнаты.
Минут через пять родители Эльзы начали беспокоиться. Куда подевалась эта негодная девчонка? Не такое долгое дело — нацедить кувшин пива. И какое впечатление это произведет на жениха? Кто захочет жениться на такой нерасторопной корове?
— Пойду, погляжу, как там она, — наконец сказала мать.
— Погоди. Я с тобой, — отец тяжело поднялся из-за стола.
Ганс ничего не стал говорить. Но пошел следом.
Эльзу они увидели сразу же. Она и не думала прятаться. Сидела на стуле подле бочки, пиво давным-давно перелилось через край кувшина, и теперь у ног Эльзы плескалось пенное, хмельное озерцо, но девушка его не замечала. Она плакала, да так горько, что мать забыла, как собиралась отругать нерадивую девчонку, всплеснула руками, метнулась к дочери:
— Что случилось, дитя мое? Почему ты плачешь?
Эльза подняла на нее красные от слез, постаревшие, угасшие глаза и, превозмогая рыдания, заговорила:
— Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела…
