— Ты мешаешь нам охотиться на вас, человек. Ты идешь слишком быстро.
— Охотиться! — Гэвину показалось это смешным.
— А нам нужно охотиться на кого-нибудь, — сказала другая жаба.
— Ты ведь убил стража ворот, и нам нужен кто-то еще, — сказала третья.
— Я вам не страж ворот, — сказал Гэвин.
— Конечно, нет, — захихикала четвертая. И остальные захихикали тоже — прямо деревенские кумушки, сплетничающие на солнцепеке.
— Конечно, ты не он, — сказала пятая.
— Ты живой, а он был — нет, — сказала шестая.
— И этот, другой, тоже живой, — сказала первая.
— Повелитель Царства Мертвых приставил нас к нему, — сказала вторая.
— Повелитель выпустил нас из пустоты за Пределом, — сказала третья. — Он тогда еще занимался такими вещами.
— Повелитель ведь был колдуном когда-то. Когда был человеком, — сказала четвертая.
— Он совершил сделку, потому что хотел могущества для своих опытов, — опять захихикала пятая. — Он тогда хотел все знать.
— Все, даже то, что знать нельзя, — сказала шестая. — И он открыл дверь в Пустоту, чтоб узнать, сможет он это или нет.
— Открыл и выпустил нас, — сказала первая.
— Он не знал, куда нас деть, вот и пристроил к стражу ворот, чтобы мы сторожили с ним вместе, — сказала вторая.
— Он, должно быть, уже давно забыл о нас, — сказала третья.
— Повелитель ведь теперь не открывает никаких дверей, — сказала четвертая. — Ему это уже неинтересно.
— А ты отправил стража на подземные равнины и освободил нас от заклятия, — сказала пятая.
— Теперь мы можем идти куда угодно, — сказала шестая.
— И охотиться на кого угодно, — сказала первая.
— Но из всех, на кого можно охотиться, там были только вы двое, — сказала вторая.
— Ты и этот, серый, который с тобой, — сказала третья.
— И мы пошли за вами, — сказала четвертая.
— Только ты идешь слишком быстро, — сказала пятая. — Вы должны идти помедленнее, чтобы мы могли поспевать.
— Потому что нам нужно охотиться на кого-нибудь, — сказала шестая.
Казалось, они вот-вот начнут все сначала. И Гэвин рявкнул:
— Заткнитесь все!
Ему больше не казалось, что это смешно.
— Конечно, мы можем заткнуться, — сказала шестая жаба.
— Конечно, мы можем, — сказала первая.
— Прежде мы не были такими разговорчивыми, — сказала вторая.
— Это оттого, что мы охотимся на тебя, — сказала третья. — Ты-то ведь любишь поговорить.
— Заткнитесь! — повторил Гэвин, и тогда они замолчали.
И опять дни и ночи; дни и ночи; и снова ночи, и снова дни, ночевки в снегу, жабы, ползущие следом. Гэвин больше не прогонял их. Ему было уже безразлично, здесь они или нет, и он даже не удивился, когда однажды жабы вдруг остановились.
— Прощай, — сказала одна из них.
— Прощай, — повторила другая.
— Это была хорошая охота, — сказала третья и облизнулась алым языком.
Гэвину было все равно, и он не задумался даже о том, что алого, яркого языка и клыков, блеснувших в ее длинной хищной пасти, не может быть у жабы.
— Это была хорошая охота, — повторила четвертая. — А теперь мы можем охотиться на кого-нибудь другого.
— Вы хорошо нас кормили, — сказала пятая.
А шестая сказала:
— Прощай.
Но Гэвин только тупо посмотрел на них. Ему некогда было останавливаться и думать об этом. Он должен был идти. Они с волком ушли, и жабы остались позади, в снегу.
Человеческое жилье было уже близко. Дичи стало меньше, оттого что она здесь была повыбита человеком, и несколько раз Гэвин замечал в лесу следы порубки, а потом — ловушки, поставленные точно так, как ставили в его краях, и можно было бы подождать возле этих ловушек, когда придет охотник, настороживший их, но Гэвин не мог ждать. Что-то гнало его вперед, вперед, дальше, туда, где шевелились, ходили, жили люди, он чувствовал, где это, как вода чувствует прилив. Он подобрался уже близко к людскому жилью, и первым человеком, на которого он наткнулся, была женщина с полной корзиной шишек — обычная женщина, дебелая и румяная от мороза, одетая, как жена простого дружинника. Увидев. Гэвина, она закричала и, потеряв свою корзину, бросилась бежать, два раза падала в снег, подымалась и, не оборачиваясь, бежала дальше. «Дура баба, волка никогда не видела», — подумал равнодушно Гэвин.
Рядом с ним хрустнули ветки. Волк выбирался, догоняя его, из зарослей густого ельника. Гэвин повернулся и смотрел, как тот лезет, проваливаясь в снег. А потом, медленно-медленно, он понял, что, когда женщина с шишками увидела его, волка рядом с ним не было; она бежала не от волка — она бежала от него самого.
А то существо, которое он сейчас видел, существо, что выползало из ельника, — это был вовсе не волк, это был уже не волк, хотя оно, должно быть, до сих пор считало себя волком, не замечая своих постепенных перемен, как и Гэвин до сих пор их не замечал. Это была каменная жаба — жаба, чем-то отдаленно похожая на волка. А в ее желтых глазах на уродливой морде Гэвин увидел отражение себя самого — отражение того существа, которое когда-то было им, — каменную жабу, отдаленно похожую на человека.
— Как же мы охотились, волк? — растерянно спросил он, глядя на свои коротенькие, медлительные жабьи лапки.
И вспомнил: уже довольно давно они с волком не загоняли дичь. В этом не было нужды. Нужно было только смотреть на нее, и тогда она сама подходила — если удавалось поймать ее взгляд. Призраки забирают у тебя, но и дают тебе.
Они забирают совсем немного. Им нужна только небольшая часть твоего существования, чтоб заполнить им свое небытие и твоим содержанием — свою пустоту. Это почти незаметно — как незаметен укусмалярийного комара. Но если прежде комар успел укусить человека, больного малярией, вскоре ты узнаешь об этом.
Вскоре ты узнаешь об этом — если тебя в тебе будет еще достаточно много, чтобы узнать.
Волк попытался задрать морду, чтобы завыть в тоске, но жабья огромная голова не поднималась — она была устроена не так, чтобы подниматься к небу. И тогда он заскулил, беспомощно, как щенок.
Каменная жаба в Гэвине все тянула его вперед, туда, к людям. Слепо, равнодушно, могущественно, и он не мог себе даже вообразить, для чего это может понадобиться чудовищу, созданному в подземельях Повелителя Царства Мертвых. Но, если ей было это нужно, Гэвин-человек поступил наоборот: он уперся в снег всеми четырьмя своими жабьими лапками сразу. А волк, все еще поскуливая, двинулся вперед. Ведь он был всего лишь волк. Гэвин смотрел, как тот ползет, и тоска и равнодушие подымались в нем — равнодушие и тоска, которые он видел когда-то в янтарных глазах. «Какая разница? — говорили они. — Все теперь бессмысленно».
