— Тогда вот что. Лети к начальнику гвардии и вели отвезти Иверлин в Глухие пещеры и заточить в лабиринте. Да и распорядись, пока не давать ей опиума. Пусть ее рассудок немного проясниться.
Ворон улетел выполнять приказ хозяина, а Хамсин отправился в южные шахты. Необходимо было разобраться с мятежником, посмевшим восстать против убивающей непосильной работы.
У рабов, работающих на рудниках, не было ни имен, ни прозвищ, ни даже номеров. Надсмотрщики не вели никакого учета. Они знали лишь, сколько умерло, а значит столько же нужно восполнить или еще больше, если появлялись новые шахты или старые рабы становились слишком истощенными. Но одного человека все называли по имени — Саб-Бияр. Он проработал в шахтах слишком долго, почти семь лет, и все это время слыл главным возмутителем спокойствия, единственным не смирившимся и постоянно пускающимся в бега.
На его теле уже не оставалось живого места, один глаз был выбит, вырваны все ногти, но он был непоколебим. Все снова и снова подстрекал он унылую безвольную массу к недовольству и ропоту, провоцировал их на побег и ни в коем случае не хотел умирать. Казалось у него было несколько жизней. Оживая после бесчеловечных побоев и пыток, он снова шел работать и роптать, затихая лишь потеряв сознание.
— Снова Саб-Бияр? — спросил наместник, явившись в шахты.
— Точно, господин, — низко склонив голову, ответил надсмотрщик.
— Что на сей раз?
— Подстрекал к побегу новых рабов, господин.
— Надеюсь, на этот раз он не выживет после наказания?
— Кто знает, великий? Он вынослив необычайно.
— Проводите меня к нему.
Хамсин редко бывал в пещере для наказаний, но не раз делал исключение, для того чтоб присутствовать при мучениях Саб-Бияра. Иногда он ловил себя на мысли, что начинает симпатизировать несгибаемому рабу с завидной жизненной стойкостью и терпением.
Когда он появился в пещере, освещенной светом одного факела, палач как раз закончил очередную пытку огнем. Несчастный раб, подвешенный на дыбе, был без сознания. По пещере растекался жуткий запах паленого человеческого мяса.
— Приведи его в чувства и оставь нас одних, — приказал Хамсин палачу.
Тот, взяв лохань с водой, в которой остужал раскаленные орудия пытки, выплеснул почти кипящую жидкость на бритую голову бездыханного раба. Немыслимая боль заставила его очнуться и издать дикий звериный вопль. Он приоткрыл свой единственный залитый кровью глаз и сквозь пелену различил очертание наместника в глухом бронзовом шлеме. Но держать голову он был не в силах, и она снова повисла без жизни. Из носа и рта текла кровь, кожа на плечах и груди дымилась.
— Сколько ты еще намерен оставаться в живых? — равнодушно спросил Хамсин.
— Вечно, — прохрипел в ответ раб.
— Не рассчитывай на это. Я намерен покончить с тобой сегодня же. Ты меня утомил.
— Так убей меня, не жди! — проревел Саб-Бияр, из последних сил выдавливая слова.
— Я сам не убиваю людей, ты же знаешь. Это не в моих правилах. Мне больше нравится наблюдать за тем, как вы мучаетесь. Но ты, признаться, мне порядком надоел. Когда же ты отойдешь, наконец? Не понимаю, в чем у тебя еще держится жизнь?
Наместник подошел к рабу и ткнул его в грудь кривой саблей. Послышался глухой стон.
— Я уважаю тебя, Саб-Бияр, — сказал он вдруг. — Пожалуй, никогда у меня не было врага столь неутомимого и живучего. Странно, что ты всего навсего человек… А хочешь, я сохраню тебе жизнь?
В ответ последовало лишь молчанье. Раб снова потерял сознание, но Хамсин, решив, что тот ждет, что он дальше скажет, продолжал:
— Я могу сделать тебя надсмотрщиком над другими рабами, ведь они же боготворят тебя. Мне нужны энергичные и преданные слуги. Что скажешь?
Саб-Бияр молчал. Он не мог ответить. Но Хамсин и не ждал ответа. Он его знал заранее.
— Да. Я понимаю, — сказал он, догадавшись, наконец, что раб его не слышит. — Ты слишком горд, чтоб за столь малую цену — возможность продолжать жалкое существование — продать самого себя. Но мне кажется, гордость для человека — слишком непозволительная роскошь. Особенно для такого, как ты. Ты слишком высоко мнишь о себе. Впрочем, будь ты у меня на службе, мне бы не пришлось полагаться на двуличного и непредсказуемого Бейше.
В последнее время Хамсин отчего-то ощущал потребность рассуждать вслух, особенно, если рядом не было никого, кто мог бы его услышать. Он позвал палача.
— Я думаю с него достаточно. Вели отвезти его куда-нибудь подальше и поглубже. Например, в Глухие пещеры. Пусть умрет спокойно. Он это заслужил.
Прилетел Скра и уселся на широкое плечо хозяина.
— Я все сделал, как ты приказал, — сказал он. — Иверлин будет сегодня же отправлена в лабиринт.
— Ну, что ж. Там им всем и место, — задумчиво произнес наместник и направился к выходу.
На сегодня дела его были закончены, и он торопился в свою темную пещеру, чтоб вновь предаться размышлениям. Его беспокоили две проблемы: Гавр, который остался жить и Бейшехир, в руках которого было страшное оружие. А еще Умар. Похоже, он предал его.
Хамсин сел на свой неуютный трон, погруженный во тьму. Скра остался снаружи, ему незачем было быть здесь, где не видно ни зги. Ни окон, ни факелов, ни фонарей. Они просто ни к чему. Хамсин не любил даже появляться на поверхности. Он ненавидел свет, потому что не мог его различать.
Но сейчас наместник чувствовал умиротворение. Отчего же? Он все обдумал? Имеет четкий план действий? Поэтому? Нет… Тут еще не все ясно… Тогда откуда же взялась эта душевная успокоенность? Ах, да. Саб-Бияр. Наконец-то, он перестанет досаждать ему и успокоится на веки. Обретет покой, о котором Хамсин может только мечтать. Не завидует ли он ему? Нет. Ничтожный человечишка, любимец Демиурга. Где ему понять великие замыслы и оценить жестокий ум. Смертный человек не знает, что если жить вечно, то жизнь теряет смысл. Но у него, ничтожного, он был, этот смысл — бесполезная борьба с наместником. И умрет он теперь с чувством выполненной миссии. Какая досада! Глупые люди, они не понимают, что отпуская им срок, Хамсин дает великое благо, на которое сам рассчитывать не вправе.
Черный наместник встал и прошелся по пещере. Он начал уставать от постоянного покоя и вспомнил, что давно не тренировал свои мышцы. Здесь же был оборудован и своего рода тренажерный зал. Если бы его можно было видеть, то представилось бы довольно странное сооружение в виде усеченной призмы, у подножья которой лежали несколько каменных валунов неправильной формы, весом не менее тонны каждый. Хамсин развлекался тем, что время от времени, не давая застояться своей недюжей силе, вкатывал эти камни на вершину призмы, грани которой находились под углом почти 45 градусов от пола. Затем он спускал их вниз, и они с грохотом падали, разрушая на своем пути мебель, врезаясь в стены и содрогая воздух. Хамсин стоял на вершине, чувствуя покалывание в разгоряченных мускулах и с упоением слушая столь приятные для него звуки разрушения и хаоса.
